Головчик, Карапет, Нос и т. д. Когда называли кличку, было ясно, о ком идет речь, и никто ни на кого никогда не обижался. Все без исключения умели зарабатывать деньги и знали, как их промотать. Люди были чрезвычайно жизнерадостные, а потому любили повеселиться, и если случалось, что нет денег на гульбу, займут, но пойдут погулять, при этом повторяли поговорку: «Лопни, но держи фасон».
А какие в роще были свадьбы — на 200, 300 человек! Какие накрывались столы! Женщины, бывало, ночами не спали, все только для того, чтобы приготовить вкусные вещи. Столы буквально ломились от изобилия. Все было на тех столах. Все, что можно было приготовить. Холодец, фаршмак, гифелте фиш и многое другое. Всю ночь играл оркестр, и танцы, «семь сорок» до упаду. Веселье длилось до бесконечности. Там порой забывали, к кому пришли и зачем. Где невеста, а кто жених. Бабки в углах перемывали соседям кости, но это не мешало людям любить друг друга, а главное — уважать. Отец мой тоже не раз играл на таких свадьбах, чем приумножал семейный бюджет. Как-то однажды он попросил меня что-нибудь спеть, а было мне тогда 12 или 13 лет, и с тех пор меня часто просили об этом, где только я ни появлялась.
После войны люди стали привыкать к мирной жизни, ездили на Дальний Восток, зарабатывая и привозя с собой немалые деньги, а в скором времени появились и свои купцы.
В Марьиной роще была одна такая пара — Фейга и Ёцик. Фейга была какое-то время подругой моей матери. Она уважала мою мать за справедливость, моя мать в Фейге ценила те же качества. В общем, как в басне Крылова: «За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха?» Фейга была маленького роста, толстенькая, с короткими ножками, волосы, вытянутые назад, собраны в пучок, глаза умные и пронзительные, как у майора Пронина. А главное — это ее голос. А какой может быть голос у женщины, которая почти двадцать четыре часа в сутки не вынимает изо рта папиросы, тяжелые — «Прибой». Эти папиросы могут убить даже лошадь, а потому, когда она с вами заговаривала, хрипя и покашливая, и при этом смотрела вам в глаза, трудно было сохранять самообладание.
Муж Ёцик, которого за глаза звали Поцик, был спокойным гражданином, готовым на подвиг, что, собственно говоря, он и делал, уезжая на Дальний Восток на заработки на два, а порой и три месяца, и, возвращаясь, привозил камушки, которых и так хватало у Фейги.
Со своим мужем она расправлялась как повар с картошкой. Она нападала на него внезапно, как ястреб на свою жертву, невзирая при этом на окружение, и посылала его очень далеко, куда он безропотно и отправлялся.
Куда бы Фейга ни приходила, ее всегдашними украшениями были бриллианты. Она их умудрялась цеплять на все пальцы рук, и жаль, что у нее было только две руки. Но и тут она, не стесняясь, надевала по нескольку колец на один палец. Ощущение было такое, будто произошло извержение вулкана, а люди между собой говорили: «И как она не падает от такой тяжести?» Была у них дочь Шура, по природе — флегматик, которая училась играть на баяне. Казалось бы, еврейская девочка, так дайте же ей скрипку, при чем тут баян. Фейга заставляла Шуру играть и петь, и та, ничего не говоря, вынуждена была это делать, хотя ненавидела этот баян, а пение тем более. Лицо у Шуры, когда она пела, было такое, будто она проглотила что-то ужасное. А Фейга, разойдясь, орала на Шуру и требовала, чтобы та продолжала, и девочка молча глотала слезы. Я с ужасом наблюдала за всем этим, но ничего не могла поделать. После очередной игры на баяне Шура звала меня куда-нибудь в кусты, где были спрятаны папиросы, предлагала мне закурить, от чего я отказывалась. Потом она глубоко затягивалась и начинала изливать мне свою душу, а я молча слушала и вздыхала. Сама я в это время переживала первое чувство.
Однажды на одной из еврейских свадеб я
Он был старше, а потому не обращал на меня ни малейшего внимания. Но однажды меня попросили спеть, и он подошел ко мне. Слухи о нем ходили самые разные, в основном те, что он связан с наркотиками, но меня это нисколько не тревожило. Для меня в то время был только он, а все другое…
Мы часто виделись на вечерах, но каждый раз он приходил с молодой девушкой Анной. Она была очень красива и напоминала мне принцессу из сказки. Фарфоровое лицо, маленький носик, румяные щечки, огромные темно-карие глаза и коричневые вьющиеся длинные волосы. Тоненькая, хрупкая 17-летняя Анна, видимо, сильно была влюблена в моего героя и, исполняя все его прихоти, постоянно оказывалась в положении. Всякий раз во время наших совместных гуляний и разговоров ни о чем, она убегала куда-то в кусты, чтобы освободить себя от тошноты, а он сочувствующе говорил: «Бедная, это я виноват».
Вскоре они расстались, и на ее месте, возможно, оказалась бы я, да судьба меня уберегла. Это был год, когда я поступила на работу в оркестр Эдди Рознера.
ГЛАВА V
Эдди Рознер
Когда я узнала Эдди Рознера, ему уже было 54 года. Невысокого роста, слегка лысеющий, живой, энергичный — он мне казался необыкновенным. Всегда элегантно одетый и приятно пахнувший Рознер был образцом западных мужчин, о которых женщины могли только мечтать. Он был образован, говорил на многих языках, обладал большим чувством юмора и имел единственный недостаток: любил женщин!
Поговаривали на эстраде, что он не проходил мимо ни одной бабы, но были исключения и я в том числе.
Я обожала Рознера, называла его — дядя Эдди. Никогда и ни при каких случаях Рознер не запрещал мне так себя называть, что говорило о его нежном отношении ко мне.
При всех плюсах его характера, он был и достаточно сложным человеком и непредсказуем, как дитя малое. Если любит, отдаст всю душу, разозлится — будет трясти как грушу. И конечно, эстрадная среда, в которой он столько лет вращался, наложила свой отпечаток. «Золотко мое! — обращался он к какой-нибудь артистке. — Я вчера вас слушал, вы же — гвоздь программы!». Но, отойдя в сторону, тут же говорил кому- то: «Это полное говно». Но все это не мешало ему быть истинным музыкантом. При этом, надо сказать, что Рознер был разносторонним музыкантом. Он закончил берлинскую консерваторию по классу скрипки, затем высшую школу по классу трубы, блестяще играл и импровизировал джазовую музыку. В 30-е годы он создает свой оркестр, с которым гастролирует по всей Германии и Европе. Позднее женится на польке и во время Второй мировой войны уезжает в Польшу, потом в Белоруссию, а еще позднее в Москву, где с триумфальным успехом выступает со своим оркестром. О Рознере ходили легенды, как и о его трубе, которую многие называли «золотая», когда он появлялся на сцене в белом костюме и начинал играть знаменитый «Караван». Рознер был отцом джаза в Советском Союзе.
Однажды, еще живя в Германии, Рознер поехал на фестиваль музыки в Чехословакию, куда приехал знаменитый негритянский музыкант трубач Луи Армстронг. Услышав Рознера, Армстронг сказал: «Эдди, ты белый Армстронг».
Шли годы, Рознер продолжал работать со своим оркестром, по после войны ему очень хотелось съездить в Германию, где прошли его молодые годы. Однако он получил отказ и тогда решился на нелегальный отъезд, но был задержан, и в 1948 году его отправили на Калыму сроком на 10 лет.
У Рознера два больших пальца обеих рук были изуродованы. Как-то я спросила его, почему, и он мне ответил: «На Лубянке пальцы вставили в тиски и зажали». Но он не любил вспоминать и говорить о том тяжелом для него времени. Даже находясь в лагере на Калыме, Рознер создает свой оркестр, из которого впоследствии вышли прекрасные музыканты. По ночам усталый и голодный он пишет аранжировки для оркестра. В 1954 году Рознер освободился и приехал в Москву, где снова собрал новый оркестр и занялся творческой работой.
…Был октябрь месяц 1964 года. Мы созвонились с Эдди Игнатьевичем Рознером, и уже через несколько дней я стала заниматься с аккомпаниатором, выучила несколько песен, а еще через неделю уже стояла на сцене, где расположился также большой оркестр, с которым я впервые в жизни пела. Спустя
