порядке штрафамне предпочла кормить павлинав именьи графа.IIГраф, в сущности, совсем не мерзок:он сед и строен.Я был с ним по-российски дерзок,он был расстроен.Но что трагедия, изменадля славянина,то ерунда для джентльменаи дворянина.IIIГраф выиграл, до клубнички лаком,в игре без правил.Он ставит Микелину раком,как прежде ставил.Я тоже, впрочем, не в накладе:и в Риме тожетеперь есть место крикнуть «Бляди!»,вздохнуть «О Боже».IVНе смешивает пахарь с пашнейплодов плачевных.Потери, точно скот домашний,блюдет кочевник.Чем был бы Рим иначе? гидом,толпой музея,автобусом, отелем, видомТерм, Колизея.VА так он – место грусти, выи,склоненной в баре,и двери, запертой на виадельи Фунари.Сидишь, обдумывая строчку,и, пригорюнясь,глядишь в невидимую точку:почти что юность.VIКак возвышает это дело!Как в миг печаливсе забываешь: юбку, тело,где, как кончали.Пусть ты последняя рванина,пыль под забором,на джентльмена, дворянинакладешь с прибором.VIIНет, я вам доложу, утрата,завал, непрухаиз вас творят аристократахотя бы духа.Забудем о дешевом графе!Заломим брови!Поддать мы в миг печали вправехоть с принцем крови!VIIIЗима. Звенит хрусталь фонтана.Цвет неба – синий.Подсчитывает трамонтанаиголки пиний.Что год от февраля отрезал,он дрожью роздал,и кутается в тогу цезарь(верней, апостол).IXВ морозном воздухе, на редкостьпрозрачном, око,невольно наводясь на резкость,глядит далеко -на Север, где в чаду и в дымекует червонцыЕвропа мрачная. Я – в Риме,где светит солнце!XЯ, пасынок державы дикойс разбитой мордой,другой, не менее великойприемыш гордый, -я счастлив в этой колыбелиМуз, Права, Граций,где Назо и Вергилий пели,вещал Гораций.XIПопробуем же отстраниться,взять век в кавычки.Быть может, и в мои страницыкак в их таблички,кириллицею не побрезгави без ущербадля зренья, главная из Резвыхвзглянет – Эвтерпа.XIIНе в драчке, я считаю, счастьев чертоге царском,но в том, чтоб, обручив запястьес котлом швейцарским,остаток плоти терракотеподвергнуть, сини,исколотой Буонароттии Борромини.XIIIСпасибо, Парки, Провиденье,ты, друг-издатель,за перечисленные деньги.Сего подательвекам грядущим в назиданьепьет чоколаттакон панна в центре мирозданьяи циферблата!XIVС холма, где говорил октавойпорой иноюТасс, созерцаю величавыйвид. Предо мною -не купола, не черепицасо Св. Отцами:то – мир вскормившая волчицаспит вверх сосцами!XVИ в логове ее я – дома!Мой рот оскаленот радости: ему знакомасудьба развалин.Огрызок цезаря, атлета,певца тем пачеесть вариант автопортрета.Скажу иначе:XVIусталый раб – из той породы,что зрим все чаще -под занавес глотнул свободы.Она послащелюбви, привязанности, веры(креста, овала),поскольку и до нашей эрысуществовала.XVIIЕй свойственно, к тому ж, упрямство.Покуда Времяне поглупеет как Пространство(что вряд ли), семясвободы в злом чертополохе,в любом пейзажедаст из удушливой эпохипобег. И дажеXVIIIсорвись все звезды с небосвоа,исчезни местность,все ж не оставлена свобода,чья дочь – словесность.Она, пока есть в горле влага,не без приюта.Скрипи, перо. Черней, бумага.Лети, минута.февраль 1981
Горение
М. Б.
Зимний вечер. Дроваохваченные огнем -как женская головаветреным ясным днем.Как золотиться прядь,слепотою грозя!С лица ее не убрать.И к лучшему, что нельзя.Не провести пробор,гребнем не разделить:может открыться взор,способный испепелить.Я всматриваюсь в огонь.На языке огняраздается «не тронь»и вспыхивает «меня!»От этого – горячо.Я слышу сквозь хруст в костизахлебывающееся «еще!»и бешеное «пусти!»Пылай, пылай предо мной,рваное, как блатной,как безумный портной,пламя еще однойзимы! Я узнаюпатлы твои. Твоюзавивку. В конце концов -раскаленность щипцов!Ты та же, какой былапрежде. Тебе не впрокраздевшийся догола,скинувший все швырок.Только одной тебеи свойственно, вещь губя,приравниванье к судьбесжигаемого – себя!Впивающееся в нутро,взвивающееся вовне,наряженное пестро,мы снова наедине!Это – твой жар, твой пыл!Не отпирайся! Ятвой почерк не позабыл,обугленные края.Как ни скрывай черты,но предаст тебя суть,ибо никто, как ты,не умел захлестнуть,выдохнуться, воспрясть,метнуться наперерез.Назорею б та страсть,воистину бы воскрес! Пылай, полыхай, греши,захлебывайся собой.Как менада пляшис закушенной губой.Вой, трепещи, трясивволю плечом худым.Тот, кто вверху еси,да глотает твой дым!Так рвутся, треща, шелка,обнажая места.То промелькнет щека,то полыхнут уста.Так рушатся корпуса,так из развалин икрпрядают, небесавызвездив, сонмы искр.Ты та же, какой была.От судьбы, от жильяпосле тебя – зола,тусклые уголья,холод, рассвет, снежок,пляска замерзших розг.И как сплошной ожог -не удержавший мозг.1981
Прилив
IВ северной части мира я отыскал приют,в ветреной части, где птицы, слетев со скал,отражаются в рыбах и, падая вниз, клюютс криком поверхность рябых зеркал.Здесь не прийти в себя, хоть запрись на ключ.В доме – шаром покати, и в станке – кондей.Окно с утра занавешено рванью туч.Мало земли, и не видать людей.В этих широтах панует вода. Никтопальцем не ткнет в пространство, чтоб крикнуть: «вон!»Горизонт себя выворачивает, как пальто,наизнанку с помощью рыхлых волн.И себя отличить не в силах от снятых брюк,от висящей фуфайки – знать, чувств в обрезлибо лампа темнит – трогаешь ихний крюк,чтобы, руку отдернув, сказать: «воскрес».IIВ северной части мира я отыскал приют,между сырым аквилоном и кирпичом,здесь, где подковы волн, пока их куют,обрастают гривой и ни на чемне задерживаются, точно мозг, топяв завитках перманента набрякший перл.Тот, кто привел их в движение, на себяприучить их оглядываться не успел!Здесь кривится губа, и не стоит базлатьпро квадратные вещи, ни про свои черты,потому что прибой неизбежнее, чем базальт,чем прилипший к нему
