и мозг,райский анфас -ах, кроме ветранет геометрав мире для вас!В вас, кучевых,перистых, беглых,радость оседлыхи кочевых.В вас мне яснарваность, бессвязность,сумма и разностьречи и сна.Это от вася научилсяверить не в числа -в чистый отказот правотывеса и мерыв пользу химерыи лепоты!Вами творимостров, чей образбольше, чем глобус,тесный двоим.Ваши дворцы -местности счастьяплюс самовластьясердца творцы.Пенный каскадангелов, бальныхплатьев, крахмальныхкрах баррикад,брак мотылькаи гималаев,альп, разгуляев -о, облака,в чутком грехунебе ничейномБалтики – чей там,там, наверху,внемлет призывваша обитель?Кто ваш строитель,кто ваш Сизиф? Кто там, вовне,дав вам обличья,звук из величьявычел, занечудо всегдаваше беззвучно.Оптом, поштучноваши стададвижутся безшума, как в играхдвижутся, выбравтех, кто исчезв горней глушивместо предела.Вы – легче тела,легче души.1989
Памяти отца: Австралия
Ты ожил, снилось мне, и уехалв Австралию. Голос с трехкратным эхомокликал и жаловался на климати обои: квартиру никак не снимут,жалко, не в центре, а около океана,третий этаж без лифта, зато есть ванна,пухнут ноги, «А тапочки я оставил» -прозвучавшее внятно и деловито.И внезапно в трубке завыло «Аделаида! Аделаида!»,загремело, захлопало, точно ставеньбился о стенку, готовый сорваться с петель.Все-таки это лучше, чем мягкий пепелкрематория в банке, ее залога -эти обрывки голоса, монологаи попытки прикинуться нелюдимомв первый раз с той поры, как ты обернулся дымом.1989
* * *
Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере,используй, чтоб холод почувствовать, щелив полу, чтоб почувствовать голод – посуду,а что до пустыни, пустыня повсюду.Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере,огонь, очертанья животных, вещей ли,и – складкам смешать дав лицо с полотенцем -Марию, Иосифа, сверток с Младенцем.Представь трех царей, караванов движеньек пещере; верней, трех лучей приближеньек звезде, скрип поклажи, бренчание ботал(Младенец покамест не заработална колокол с эхом в сгустившейся сини).Представь, что Господь в Человеческом Сыневпервые Себя узнает на огромномвпотьмах расстояньи: бездомный в бездомном.1989
Век скоро кончится, но раньше кончусь я.Это, боюсь, не вопрос чутья.Скорее – влиянье небытияна бытие. Охотника, так сказать, на дичь -будь то сердечная мышца или кирпич.Мы слышим, как свищет бич,пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил,барахтаясь в скользких руках лепил.Мир больше не тот, что былпрежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,кушетка и комбинация, соль острот.Кто думал, что их сотрет,как резинкой с бумаги усилья карандаша,время? Никто, ни одна душа.Однако время, шурша,сделало именно это. Поди его упрекни.Теперь повсюду антенны, подростки, пнивместо деревьев. Нив кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой,ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собойангела в голубойюбке и кофточке. Всюду полно людей,стоящих то плотной толпой, то в виде очередей;тиран уже не злодей,но посредственность. Также автомобильбольше не роскошь, но способ выбить пыльиз улицы, где костыльинвалида, поди, навсегда умолк;и ребенок считает, что серый волкстрашней, чем пехотный полк.И как-то тянет все чаще прикладывать носовойк органу зрения, занятому листвой,принимая на свойсчет возникающий в ней пробел,глаголы в прошедшем времени, букву 'л',арию, что пропелголос кукушки. Теперь он звучит грубей,чем тот же Каварадосси – примерно как «хоть убей»или «больше не пей» -и рука выпускает пустой графин.Однако в дверях не священник и не раввин,но эра по кличке фин-де-сьекль. Модно все черное: сорочка, чулки, белье.Когда в результате вы все это с неестаскиваете, жильеозаряется светом примерно в тридцать ватт,но с уст вместо радостного «виват!»срывается «виноват».Новые времена! Печальные времена!Вещи в витринах, носящие собственные имена,делятся ими нате, которыми вы в состоянии пользоваться, и те,которые, по собственной темноте,вы приравниваете к мечтечеловечества – в сущности, от негодругого ждать не приходится – о нео- душевленности холуя и овообще анонимности. Это, увы, итогразмножения, чей истокне брюки и не Восток,но электричество. Век на исходе. Бегвремени требует жертвы, развалины. Баальбекего не устраивает; человектоже. Подай ему чувства, мысли, плюсвоспоминания. Таков аппетит и вкусвремени. Не тороплюсь,но подаю. Я не трус; я готов быть предметом изпрошлого, если таков капризвремени, сверху внизсмотрящего – или через плечо -на свою добычу, на то, что ещешевелится и горячонаощупь. Я готов, чтоб меня пескомзанесло и чтоб на меня пешкомпутешествующий глазкомобъектива не посмотрел и неисполнился сильных чувств. По мне,движущееся вовневремя не стоит внимания. Движущееся назадстоит, или стоит, как иной фасад,смахивая то на сад,то на партию в шахматы. Век был, в конце концов,неплох. Разве что мертвецовв избытке – но и жильцов,исключая автора данных строк,тоже хоть отбавляй, и впроквпору, давая срок,мариновать или сбивать их в сырв камерной версии черных дыр,в космосе. Либо – самый мирсфотографировать и размножить – шестьна девять, что исключает лесть -чтоб им после не лезтьвпопыхах друг на дружку, как штабель дров.Под аккомпанемент авиакатастроф,век кончается; Проф.бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земнойатмосферы, что объясняет зной,а не как из однойточки попасть туда, где к составу тучпримешиваются наши «спаси», «не мучь»,«прости», вынуждая лучразменивать его золото на серебро.Но век, собирая свое добро,расценивает как ретрои это. На полюсе лает лайка и реет флаг.На западе глядят на Восток в кулак,видят забор, барак,в котором царит оживление. Вспугнуты лесом рук,птицы вспархивают и летят на юг,где есть арык, урюк,пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там.Но, присматриваясь к чужим чертам,ясно, что там и тамглавное сходство между простым пятноми, скажем, классическим полотномв том, что вы их в одномэкземпляре не встретите. Природа, как бард вчера -копирку, как мысль чела -букву, как рой – пчела,искренне ценит принцип массовости, тираж,страшась исключительности, пропажэнергии, лучший стражкаковой есть распущенность. Пространство заселено.Трению времени о него вольноусиливаться сколько влезет. Новаше веко
