мост,соединяющий пах и мозг.Адье, утверждавший 'терять, ей-ей,нечего, кроме своих цепей'.И совести, если на то пошло.Правда твоя, старина Шарло.Еще обладатель брады густой,Ваше сиятельство, граф Толстой,любитель касаться ногой травы,я Вас покидаю. И Вы правы.Прощайте, Альберт Эйнштейн, мудрец.Ваш не успев осмотреть дворец,в Вашей державе слагаю скит:Время – волна, а Пространство – кит.Природа сама и ее щедротсыщики: Ньютон, Бойль- Мариотт,Кеплер, поднявший свой лик к Луне, -вы, полагаю, приснились мне.Мендель в банке и Дарвин с костьмимакак, отношенья мои с людьми,их возраженья, зима, весна,август и май – персонажи сна.Снился мне холод и снился жар;снился квадрат мне и снился шар,щебет синицы и шелест трав.И снилось мне часто, что я неправ.Снился мне мрак и на волнах блик.Собственный часто мне снился лик.Снилось мне также, что лошадь ржет.Но смерть – это зеркало, что не лжет.Когда я умру, а сказать точней,когда я проснусь, и когда скучнейна первых порах мне придется там,должно быть, виденья, я вам воздам.А впрочем, даже такая речьпризнак того, что хочу сберечьтени того, что еще люблю.Признак того, что я крепко сплю.Итак, возвращая язык и взглядк барашкам на семьдесят строк назад,чтоб как-то их с пастухом связать;вернувшись на палубу, так сказать,я вижу, собственно, только носи снег, что Ундине уста занеси снежный бюст превратил в сугроб.Сечас мы исчезнем, плавучий гроб.И вот, отправляясь навек на дно,хотелось бы твердо мне знать одно,поскольку я не вернусь домой:куда указуешь ты, вектор мой?Хотелось бы думать, что пел не зря.Что то, что я некогда звал «заря»,будет и дальше всходить, как встарь,толкая худеющий календарь.Хотелось бы думать, верней – мечтать,что кто-то будет шары катать,а некто – из кубиков строить дом.Хотелось бы верить (увы, с трудом),что жизнь водолаза пошлет за мной,дав направление: «мир иной».Постыдная слабость! Момент, друзья.По крайней мере, надеюсь я,что сохранит милосердный Богтого, чего я лицезреть не смог.Америку, Альпы, Кавказ и Крым,долину Евфрата и вечный Рим,Торжок, где почистить сапог – обряд,и добродетелей некий ряд,которых тут не рискну назвать,чтоб заодно могли уповатьна Бережливость, на Долг и Честь (хоть я не уверен в том, что вы – есть).Надеюсь я также, что некий шведспасет от атомной бомбы свет,что желтые тигры убавят тон,что яблоко Евы иной Ньютонсжует, а семечки бросит в лес,что «блюдца» украсят сервиз небес.Прощайте! пусть ветер свистит, свистит.Больше ему уж не зваться злым.Пускай Грядущее здесь грустит:как ни вертись, но не стать Былым.Пусть Кант-постовой засвистит в свисток,а в Веймаре пусть Фейербах ревет:'Прекрасных видений живой потокщелчок выключателя не прервет!'Возможно, так. А возможно, нет.Во всяком случае (ветер стих),как только Старушка погасит свет,я знаю точно: не станет их.Пусть жизнь продолжает, узрев в дуплеулитку, в охотничий рог трубить,когда на скромном своем кораблея, как сказал перед смертью Рабле,отправлюсь в «Великое Может Быть»...(размыто)Мадам, Вы простите бессвязность, пыл.Ведь Вам-то известно, куда я плыли то, почему я, презрев компас,курс проверял, так сказать, на глаз.Я вижу бульвар, где полно собак.Скамейка стоит, и цветет табак.Я вижу фиалок пучок в петлеи Вас я вижу, мадам, в букле.Печальный взор опуская вниз,я вижу светлого джерси мыс,две легкие шлюпки, их четкий рант,на каждой, как маленький кливер, бант.А выше – о, звуки небесных арф! -подобный голландке, в полоску шарфи волны, которых нельзя сомкнуть,в которых бы я предпочел тонуть.И брови, как крылья прелестных птиц,над взором, которому нет границв мире огромном ни вспять, ни впредь, -который Незримому дал Смотреть.Мадам, если впрямь существует связьмеж сердцем и взглядом (лучась, дробясьи преломляясь), заметить рад:у Вас она лишена преград.Мадам, это больше, чем свет небес.Поскольку на полюсе можно беззвезд копошиться хоть сотню лет.Поскольку жизнь – лишь вбирает свет.Но Ваше сердце, точнее – взор(как тонкие пальцы – предмет, узор)рождает чувства, и форму имсветом оно придает своим.(размыто)И в этой бутылке у Ваших стоп,свидетельстве скромном, что я утоп,как астронавт посреди планет,Вы сыщете то, чего больше нет.Вас в горлышке встретит, должно быть, грусть.До марки добравшись – и наизустьзапомнив – придете в себя вполне.И встреча со мною Вас ждет на дне!Мадам! Чтоб рассеять случайный сплин,Bottoms up! – как сказал бы Флинн.Тем паче, что мир, как в «Пиратах», здесьв зеленом стекле отразился весь.(размыто)Так вспоминайте ж меня, мадам,при виде волн, стремящихся к Вам,при виде стремящихся к Вам валовв беге строк, в гуденьи слов...Море, мадам, это чья-то речь...Я слух и желудок не смог сберечь:я нахлебался и речью полн...(размыто)Меня вспоминайте при виде волн!(размыто)...что парная рифма нам даст, то еймы возвращаем под видом дней.Как, скажем, данные дни в снегу...Лишь смерть оставляет, мадам, в долгу.(размыто)Что говорит с печалью в лицекошке, усевшейся на крыльце,снегирь, не спуская с последней глаз? «Я думал, ты не придешь. Alas!»ноябрь 1964, Норенская
Услышу и отзовусь
Сбились со счета дни, и Борей покидает озимь,ночью при свете свечи пересчитывает стропила.Будто ты вымолвила негромко: осень,осень со всех сторон меня обступила.Затихает, и вновь туч на звезды охотавспыхивает, и дрожит в замешательстве легком стреха.С уст твоих слетают времена года,жизнь мою превращая, как леса и овраги, в эхо.Это твое, тихий дождь, шум, подхваченный чащей,так что сердце в груди шумит, как ивовый веник.Но безучастней, чем ты, в тысячу раз безучастней,молча глядит на меня (в стороне) можжевельник.Темным лицом вперед (но как бы взапуски с тучей) чем-то близким воде ботфортами в ямах брызжу,благословляя родства с природой единственный случай,будто за тысячу верст взор твой печальный вижу.Разрывай мои сны, если хочешь. Безумствуй в яви.Заливай до краев этот след мой в полях мышиных.Как Сибелиус пой, умолкать, умолкать не вправе,говори же со мной и гуди и свисти в вершинах.Через смерть и поля, через жизни, страданья, верстыулыбайся, шепчи, заливайся слезами – сладостьдальней речи своей, как летучую мышь, как звезды,кутай в тучах ночных, посылая мне боль и радость.Дальше, дальше! где плоть уж не внемлет душе, где в ушине вливается звук, а ныряет с душою вровень,я услышу тебя и отвечу, быть может, глуше,чем сейчас, но за все, в чем я не был и был виновен.И за тенью моей он последует – как? с любовью?Нет! скорей повлечет его склонность воды к движенью.Но вернется к тебе, как великий прибой к изголовью,как вожатого Дант, уступая уничтоженью.И охватит тебя тишиной и посмертной славойи земной клеветой, не снискавшей меж туч успеха,то сиротство из нот, не берущих выше октавой,чем возьмет забытье и навеки смолкшее эхо.осень 1964
* * *
K. Z.
Все дальше от твоей страны,все дальше на восток, на север.Но барвинка дрожащий стебельне эхо ли восьмой струны,природой и самой судьбой(что видно по цветку-проныре),нет, кажется, одной тобойпришпиленной к российской лире.ноябрь – декабрь 1964
