душевное равновесие и веру в себя.
Шон посмотрел вслед нападавшим, удалявшимся неторопливо и вразвалочку, потом поправил очки и принялся изучать ушибленный локоть.
Потери были не слишком велики — на локте была всего лишь царапина.
— Что случилось?
Это была Минди Макгрегор, самая высокая девочка в классе, весившая фунтов на сорок больше положенного, в очках с толстыми стеклами, что придавало ей не слишком привлекательный вид — в них она напоминала глубоководную рыбу с вытаращенными глазами. Минди протягивала ему руку.
— Ты в порядке?
— Да, — подтвердил Шон, поднимаясь на ноги и отряхивая пыль с джинсов. Забавно, но оказывается, он выше этой великанши Минди Макгрегор. Когда же он успел так вырасти?
Девочка сверкнула на него зубами, стянутыми металлической скобкой, выправляющей прикус, что означало, вероятно, робкую улыбку, таившую нечто странное, будто она была марсианкой или пришельцем с какой-нибудь другой планеты.
— А я надеялась, что ты убьешь их.
— Ну! Хорошо еще, что они не убили меня.
— Сочувствую, — сказала Минди.
— Почему? Я выжил и считаю это своей победой.
— Я видела, что они тебя задирают, и знала, что следует помочь, но…
Рики и Джош вечно дразнили ее Жирной Мак-Рицей и Минди-Горой. Шон не раз видел, как она убегала в слезах в туалет для девочек.
— Все в порядке.
Он заставил себя улыбнуться, надел на спину ранец и, мечтая, чтобы она перестала на него пялиться этими своими глазами, увеличенными до невероятных размеров толстыми линзами очков, нагнулся поднять велосипед.
— Я так удивилась, что ты просто стоял и улыбался им.
Шон и сам был удивлен. Возможно, он и не так уж отличался от своего отца, как думал прежде. Гарри мог заболтать и переубедить кого угодно.
Минди хихикнула:
— Они и половины не поняли из того, что ты сказал.
— Это хорошо, а то они бы меня укокошили.
— Ну знаешь ли, вместе мы смогли бы их одолеть.
Ее щеки слегка порозовели, и она снова улыбнулась ему загадочной улыбкой.
Господи, да он ей нравится! Он нравится Минди-Горе! Шон замер, не зная, что сказать.
— А ты здорово танцуешь! Этот твой танцевальный номер — просто блеск! Я ведь тоже участвую — играю на французском рожке.
— Потрясающе! — ответил Шон без всякого энтузиазма. Он наконец поднял свой велосипед и сел в седло. Отчего-то теперь вместо Минди он видел другую девушку, с длинными рыжими волосами и потрясающей фигурой, девушку в черном бикини. Глаза ее сверкали, когда она улыбалась.
— А ты не думал о том, чтобы носить контактные линзы? — спросила Минди. — Миссис Фишер запретила мне надевать очки, когда я на сцене, потому что от них отражается свет; поэтому, как только моя мама выберет время, мы пойдем к глазному врачу и… Я это не к тому говорю, что очки тебе не идут. Они тебя не портят… Ну, я слышала, как Хизер Ульман говорила, что ты был бы одним из десяти самых красивых мальчиков в школе, если бы не носил очки… О, прости, я вовсе не хотела сказать, что в очках ты смотришься плохо. Лично я думаю, что они выглядят очень мило. — Минди закрыла глаза. — О Господи! — простонала она. — Я такая дура! Можешь убить меня. Сейчас же! Шон протянул руку и неловко похлопал ее по плечу.
— Спасибо за сочувствие.
Ее глаза широко раскрылись, и она улыбнулась. Когда Минди улыбалась, она казалась почти хорошенькой.
— Я должна была помочь тебе скрутить их.
Он с трудом заставил себя улыбнуться.
— Может, такой случай еще представится.
Минди энергично кивнула. Он подал ей надежду.
— Несомненно, представится.
Ноги Шона уже были на педалях, и он, вместо того чтобы проявить твердость и мужество, предпочел скрыться.
И все же, несомненно, он гораздо больше походил на отца, чем предполагал.
Алессандра стояла в гостиной, держа в руке телефонную трубку.
Гарри кашлянул, и она вздрогнула.
— О, привет.
Он молча смотрел на нее.
— Я думала, вы вышли.
Он продолжал молча смотреть на нее, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
Она бросила трубку и, нервным движением опустившись в кресло, подтянула к груди колени.
— Я не собиралась ему звонить и не звонила.
Сегодня она выглядела вполне сносно, даже волосы ее, ниспадавшие на плечи, блестели живым блеском. Лицо было тщательно подкрашено, губная помада наложена так, что это выглядело просто чудом искусства. На ней был синий свитер, почти идеально совпадавший по цвету с цветом ее глаз, и джинсы, которые стоили дороже любого из его костюмов. Она походила на произведение искусства, которое хотелось завернуть в пластик, чтобы не пользоваться им каждый день.
— Я вам обещала, — сказала она серьезно. — Вы, вероятно, не верите, но я держу слово.
Гарри вздохнул и сделал шаг в комнату.
— Так кому же вы звонили? Она закусила губу.
— Понимаю… Кажется, я никому не должна отсюда звонить…
— Тогда, черт вас возьми, что вы делаете? И не говорите мне, будто не можете прожить еще одного дня в разлуке со своими коллегами!
Она так крепко обнимала руками колени, что костяшки пальцев побелели.
— Я собиралась позвонить в детскую больницу.
Гарри ждал от нее объяснений.
— Джейн сегодня утром перенесла последнюю и решающую операцию, — шепотом проговорила Алессандра. — Я просто хотела убедиться, что с ней все в порядке.
— Джейн? Кто, черт возьми, эта Джейн? — Он вдруг вспомнил… Джейн была тем самым младенцем, о котором Алессандра ему рассказывала. Девочка, которую она собиралась удочерить… — Так ей должны сделать операцию на сердце? Господи! Неужели младенцам делают такие операции?
Алессандра кивнула:
— Джейн родилась без какой-то перегородки в сердце. Врачи разработали методику, позволяющую поставить там нечто вроде заплаты и… — Она покачала головой. — Я просто хотела узнать…
— О черт! — Гарри принялся ходить по комнате.
Если она придумала и разыграла всю эту историю, эта женщина заслуживает премии «Оскар». Он повернулся и посмотрел ей в лицо. Она была бледна, губы плотно сжаты. Нет, едва ли это игра.
— Какое отношение вы имеете к детской больнице? спросил он. — Вы обратились туда, когда решили взять на воспитание ребенка?
— Нет, я там работала на добровольных началах, — ответила Алессандра. — Я заведовала благотворительными фондами, собирала деньги. А что?
— И людям было об этом известно?
— Да. Проклятие!
— А о вашем отношении к этому ребенку? Об этом тоже известно?
— Я не делала из этого тайны, — сказала она. — Так в чем все-таки дело?
