солдаты, как я.
— Но вы мне кажетесь человеком очень способным, — проговорила она и покраснела, заметив, как его губы дрогнули в улыбке. — Так почему вы ушли в отставку?
— Мне предложили более интересную работу, — ответил он. Разговор явно забавлял его.
Кто? Миссис Андерхилл? Всего через несколько месяцев после его выхода в отставку она обнаружила его выходящим из спальни жены дипломата.
— Но…
Он приложил палец к ее губам.
— Больше никаких вопросов. По крайней мере сегодня. Я не знаю, как на них ответить.
Какие странные вещи он говорит. И почему он так на нее смотрит? Как будто в чем-то виноват и раскаивается? И не отводит взгляда от ее губ? Или она не отводит взгляда от его губ? Губы у него полные, с красивым изгибом… Она вдруг увидела запекшуюся кровь в уголке.
— Что случилось с вашей губой? — спросила она, отводя взгляд и презирая себя за дрожь в коленях. Но ее движение не укрылось от его внимания. Он выпустил ее запястья, отступил на шаг и, высвободив из брюк полы рубашки, промокнул кончиком губу.
— Извините, Эви. Я совсем об этом забыл.
У нее удивленно округлились глаза. Подняв к лицу полы сорочки, он оголил живот. Ну и ну! Она еще никогда не видела оголенного мужского живота. Красивый. Во всяком случае, его живот выглядел привлекательно.
Неглубокая впадинка разделяла отводящие мышцы, которые сгруппировались в рельефный пучок, когда он наклонился. Темные волосы, проглядывавшие в вырезе сорочки, стали еще гуще, и их заросли скрывались под поясом брюк.
У нее участилось дыхание. То, что она видела, выглядело безошибочно мужественным, таинственным и завораживало ее.
Он снова заправил полы рубашки в брюки и застегнул расстегнутые на ней пуговицы. Но не все. К ее удовольствию.
«Перестань! — одернула она себя. — Перестань думать предложениями из одного слова, словно какая-то кретинка. Ты интеллигентная женщина, а не какая-нибудь сексуально озабоченная дурочка. Будем надеяться».
— Вы ранены! Только не говорите мне, что оцарапали губу, открывая ящик. Кстати, объясните, почему вы открывали его поздней ночью?
Она обожала наблюдать, как улыбка, зарождаясь в его глазах, поднимала сначала один уголок губ, потом другой, становясь немного кривой и абсолютно неотразимой.
— Крышки с ящиков не так-то легко снять.
— Ну и… — подбодрила его она.
— Стыдно признаться, но, испробовав все прочие средства, я наконец засунул под крышку старый гвоздодер и приналег на него. Крышка расщепилась, я упал. Ну и прикусил губу.
Он не станет рассказывать о грабителе и об их драке. Не захочет, чтобы вокруг него суетились. Поэтому она сделала вид, что удовлетворена объяснением.
— Почему-то мне кажется, что вас интересуют мои ящики, — поддразнила его она.
У нее уже отлегло от сердца. Наверное, ее страхи — просто остатки сна — тревожные, но абсолютно бессмысленные. Но теперь она пришла в себя.
— Всякий раз, когда приходит груз, вы первый бросаетесь вскрывать ящики. Ваша мания, Джастин, распространяется на все ящики или только на мои?
Он уставился на нее удивленным взглядом:
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Возможно, мне показалось, — усомнилась она. — А теперь наклонитесь и покажите мне порез.
Она чуть не рассмеялась, заметив, что он взглянул на нее с опаской.
— Со мной все в порядке. Обещаю не падать в обморок. Я не выношу вида только собственной крови.
— Я вас хорошо понимаю.
Она осторожно приложила ладонь к его щеке. При прикосновении ее руки к его лицу сердце у нее бешено заколотилось, словно в насмешку над ее недавними самоуверенными мыслями о собственном самообладании. Он придвинулся чуть ближе.
— Как вы полагаете, рана не смертельная? — спросил Джастин. Хотя его голос стал неторопливым и теплым, как подтаявший свечной воск, взгляд его был голодным, настороженным и решительным, как у человека, приближающегося к банкетному столу врага с обнаженным мечом в руке. — Ну как? — Его вкрадчивый тон соблазнял, ласкал.
Она отодвинулась на дюйм, судорожно глотнув воздуха. Он приблизился на три дюйма.
— Никто еще не умирал от разбитой губы.
Она его испугала, затушила огонек, занявшийся в его глазах, и вновь вернула его лицу насмешливое выражение. Он рассмеялся:
— Вы всегда так правдивы?
Ей следовало бы вздохнуть с облегчением, а она почувствовала разочарование.
— Большей частью.
— Почему?
— Если говорить людям правду, они научатся не спрашивать обо всем, что придет в голову.
Он снова рассмеялся:
— Ей-богу, у вас линия обороны мощнее, чем у любой из женщин, которых я знал.
— Линия обороны? — возмутилась она. — Какая нелепость! От кого, интересно, мне нужно защищаться?
— От меня, например, — оповестил он, сложив на груди руки.
— Не смешите меня. На сей раз, Джастин, ваше тщеславие, по-моему, завело вас слишком далеко. — Она фыркнула. — Вам, наверное, кажется, что каждая женщина мечтает о вас.
— А вы? Вы мечтаете? — заинтересованно спросил он.
— Нет!
По его физиономии медленно расплылась улыбка.
— Лгунья.
— Самодовольный индюк!
— Трусиха!
— Хвастун!
— Совенок!
— Лось!
Он расхохотался и ласково потрепал ее по подбородку, словно утешая раскапризничавшуюся маленькую девочку, что ее почему-то очень рассердило. Она сбросила его руку. Неужели ей и впрямь хотелось недавно поцеловать его? Да она лучше поцелует в морду пони мистера Блумфилда!
— Знаете, что мне нравится в вас больше всего, Эви? Ваша непревзойденная изобретательность в использовании богатств английского языка. Интересно, каким следующим живописным термином вы меня наградите? Коровья лепешка?
Сама себе удивляясь, она хихикнула. Обычно она никогда не хихикала. Разве что в далеком детстве.
— Вы все еще сердитесь на меня? — Хотя он задал вопрос как бы между прочим, глаза его смотрели настороженно.
— Долго сердиться на вас бесполезно, Джастин Пау-элл, — проворчала она с нарочито тяжелым вздохом.
Он шутливо отвесил ей нижайший поклон.
— Я ваш должник, мадам.
— Как? Опять? Я трепещу в предвкушении. Неужели у вас есть в собственности еще монастыри, которым я могла бы найти применение? — насмешливо поинтересовалась она и услышала, как он затаил дыхание. Он шагнул к ней, потом, словно опомнившись, поцеловал кончики своих пальцев и прикоснулся ими к ее губам.
— Нет, — ответил он. — Вы видели все мои связанные с церковью владения. А теперь вам лучше лечь в постель, дорогая моя Эви. Я немного подожду здесь на тот случай, если наш взломщик вернется, хотя едва ли он осмелится.
— Я тоже останусь и составлю вам компанию.
— Нет, — возразил он. — Вам необходимо выспаться. Здесь еще многое предстоит сделать, и вы должны быть в наилучшей форме. Уже поздно.
Она нахмурила лоб, не желая покидать его.
— Еще не очень поздно.
Он рассмеялся, развернул ее за плечи и легонько подтолкнул в спину.
— Ах, дорогая, уже не просто «очень поздно», но «слишком поздно», — пробормотал он.
В дальнем конце холла, стоя в дверях по разные стороны коридора, за происходящим с интересом наблюдали два человека в ночных сорочках и халатах. Они одновременно заметили друг друга и оба спрятались, прислушиваясь, высунувшись снова, только после того как Эвелина прошла по коридору. Увидев, что Джастин тоже ушел, они выбрались из своих укрытий и предстали друг перед другом.
Мэри почти не приходилось сталкиваться с Беверли. Его и ее сферы деятельности практически никогда не соприкасались. Беверли удавалось не сталкиваться с француженкой, поскольку он считал ее наихудшим экземпляром представительниц женского пола. Но сейчас общие интересы свели их вместе.
— Ну, что скажете, мистер Беверли? — произнесла Мэри, сложив руки под объемистой грудью. Глупый кружевной чепчик на ее рыжих кудряшках придавал ей сходство с задиристым молодым петушком. — Что вы о них думаете? — спросила она, указав кивком головы в сторону библиотеки.
— Весьма интересно, — согласился он, не став притворяться, будто не понимает ее.
— Как вы думаете, что надо нам с вами делать в связи с создавшейся ситуацией? — спросила она с типично французской игривостью, которую некоторые мужчины находят неотразимой. Только не он, Боже упаси!
— Делать? — эхом отозвался он. По правде говоря, он и сам думал о том, что делать и делать ли что-нибудь вообще, однако не имел ни малейшего намерения искать в ее лице союзника.
— Да, делать! Я знаю, что все английские слуги туповаты, но почему вы считаете это добродетелью?
Беверли высокомерно взглянул на нее, пытаясь изобразить возмущение, что было довольно трудно сделать, если на голове надет ночной колпак с кисточкой. Впрочем, она и внимания на него не обратила.
— Ваш хозяин влюблен в мисс Эвелину. Мисс Эвелина не возражает против его внимания. А леди Бротон, ее маменька и моя спасительница, не возражает против того, чтобы ее дочь не возражала.
— Откуда вам известно, что леди Эвелина «не возражает»?
— Потому что, — сделала вывод Мэри, — я очень хорошо разбираюсь в тончайших движениях женского сердца.
— Вот как? — Беверли свысока взглянул на нее. — Судя по шуму, доносившемуся из беседки, укрытой вьющимися розами, такие тончайшие движения происходят довольно громко.
— Подслушивали?
— Едва ли можно назвать подслушиванием такой грохот, мадемуазель. Даже глухой, уши которого
