свет, и было видно, как он зажигает сигарету.
— Из-за проклятой жары я сегодня из дома еще не выходил… — Ярецки защелкнул зажигалку. — Удобная штука — бензиновые зажигалки, хорошо придумали… Кстати, сестра, вы уже знаете, что на следующей неделе я отправляюсь в поход?
— Да, слышала. В Бад-Кройцнах на отдых… Воображаю, как вы довольны, что наконец-то выберетесь отсюда…
— Ну, конечно… Но и вы ведь, верно, будете рады отделаться от меня.
— Да, не скажешь, что вы были легким пациентом.
Воцарилось молчание.
— Прогуляемся, сестрица! Сейчас уже не жарко.
Сестра Матильда заколебалась:
— У меня времени немного… Разве только ненадолго, возле самого дома.
Ярецки постарался ее успокоить:
— Я абсолютно трезв, сестра.
Они вышли на улицу. Справа от них остался лазарет с двумя полосами освещенных окон. Отчетливо виднелись контуры лежащего внизу города. Они были даже немного чернее черноты ночи. Кое-где горели огни. Тут и там на холмах одинокий огонек свидетельствовал о том, что в какой-то хижине теплится жизнь. Часы на городской башне пробили девять.
— А вам не хочется уехать отсюда, сестра Матильда?
— Нет, я вполне довольна… Делаю свое дело.
— Между нами говоря, сестричка, это очень мило с вашей стороны, что вы пошли гулять с таким забулдыгой, да к тому же еще из резервистов.
— А почему это мне не погулять с вами, лейтенант Ярецки?
— В самом деле — почему?.. — И помолчав немного:- Так, значит, вы собираетесь остаться здесь на всю жизнь?
— Нет, зачем же?.. Пока война не кончится.
— А потом — домой?.. В Силезию?
— Откуда вы знаете?
— Ах, тут многое узнаёшь… И вы полагаете, что сможете так запросто… как если бы ничего не случилось, уехать восвояси?
— Я как-то об этом не думала… Но всегда ведь все меняется.
— Знаете, сестра, я абсолютно трезв… и говорю сейчас то, что действительно думаю: просто так никто теперь домой не вернется.
— Все мы хотим вернуться домой, господин лейтенант. За что же мы тогда воевали, если не за свои дома, за родину?
Ярецки остановился:
— За что воевали? За что воевали?.. Лучше не спрашивать, сестра… Между прочим, вы правы: и так ведь всегда все меняется.
Помолчав немного, сестра Матильда спросила:
— Что вы имеете в виду, господин лейтенант?
Ярецки засмеялся:
— Ну, например, могли вы когда-нибудь вообразить себе, что будете гулять с одноруким инженером- пьянчугой? Вы же графиня.
Сестра Матильда не ответила. Графиней была не она, а ее бабушка, но и она была как-никак «фройляйн фон…».
— А в общем, наплевать на все… Был бы я графом, ничего бы не изменилось — и я бы точно так же закладывал… Каждый из нас, знаете ли, слишком одинок, чтобы такие вещи имели для него какое-то значение… Я, кажется, вас рассердил?
— Ну что вы?.. — Она разглядела в темноте линию его профиля, испугалась, что он возьмет ее за руку, и перешла на другую сторону дороги. — Пойдемте обратно, господин лейтенант.
— У вас, наверно, тоже никого нет, сестра, а то бы вы не выдержали… Будем довольны, что война никогда не кончится…
Перед ними опять были решетчатые ворота лазарета. В окнах было темно, если не считать слабого света ночников в палатах.
— Ну вот, а теперь я все-таки пойду выпить чего — нибудь… Вы же мне все равно компании не составите.
— Нет, нет, мне самое время возвращаться на работу, лейтенант Ярецки.
— Спокойной ночи, сестрица, большое спасибо.
— Спокойной ночи, господин лейтенант.
Тоска и какое-то разочарование охватили сестру Матильду. Она крикнула ему вслед:
— Только не приходите очень поздно, господин лейтенант!
Доктор Флуршюц помогал лейтенанту Ярецки надевать протез. Рядом стояла сестра Матильда.
Ярецки поправил ремень:
— Скажите-ка, Флуршюц, у вас сердце не разрывается оттого, что наступает миг прощания?.. О сестре Матильде я уже не говорю!
— А знаете, Ярецки, что касается меня, то я охотно подержал бы вас еще у себя под наблюдением… Вы сейчас не в лучшей форме.
— Не знаю… Подождите-ка! — Ярецки попытался просунуть сигарету между пальцами протеза. — Подождите-ка!.. А что если этот протез оттренировать и превратить его в сигаретодержатель или, еще лучше, в мундштук… Замечательная идея, а?..
— Помолчите-ка, Ярецки… — Флуршюц застегивал пряжки. — Так… Как себя чувствуете?
— Как новорожденная машина… машина в прекраснейшей форме… Было бы совсем хорошо, если бы сигареты были получше.
— Не худо бы вам вообще забыть про курение… А заодно и про другое.
— Про любовь? С удовольствием забуду.
— Нет, — без тени иронии сказала сестра Матильда, — Доктор Флуршюц имел в виду вино.
— Ах, так… а до меня-то не дошло… Когда ты трезв, то все так медленно доходит… Как это вы до сих пор не заметили, Флуршюц: только надравшись, люди понимают друг друга.
— Какая смелая попытка реабилитации собственной персоны!
— Нет, Флуршюц, вы только вспомните, как великолепно пьяны мы были в августе четырнадцатого… Мне даже кажется, что тогда мы в первый и последний раз были по-настоящему сплочены.
— Нечто подобное говорит и Шелер[13]…
— Кто?
— Шелер. «Гений войны»… Скверная книга.
— Ах, так, книга… Толку от книг мало… Но вот что я хочу вам сказать, Флуршюц, причем вполне серьезно: дайте мне какое-нибудь другое, новое питье, ну, допустим, морфий, или патриотизм, или коммунизм, или еще что-нибудь такое, от чего в жар кинуть может… такое, что нас снова сплотит, и я брошу пить… в один миг, не сходя с места!
Подумав немного, Флуршюц сказал:
— Какая-то доля истины в этом есть… Но если речь идет об опьянении и сплочении, то тут, Ярецки, есть только одно лекарство: влюбитесь.
— По предписанию врача, не так ли?.. Вы когда — нибудь влюблялись по предписанию, сестра?
Сестра Матильда зарделась, две красные полоски выступили на ее веснушчатой шее.
Ярецки не глядел в ее сторону:
— Не те сейчас времена, чтобы влюбляться… Не я один, кажется, в плохой форме… С любовью тоже все кончено… — Он ощупал протез на месте суставов. — К протезам надо бы прикладывать инструкцию об их использовании… Здесь где-нибудь нужно приделать искусственный сустав для объятий.
Флуршюц почему-то чувствовал себя уязвленным. Может быть, из-за того, что сестра Матильда была свидетельницей этой сцены.
