Так ему показалось надежнее, он и не знал, почему. Стань она в одно мгновение молодой, лежи она тут в легкомысленной одежде девушки, труба дело было бы с жертвой. А жертва должна быть, ее масштабность должна расти с возрастом, дабы порядок пришел в этот мир и Илона была защищена от ножей, дабы всему живому снова вернуть состояние невинности, дабы ни одной душе не приходилось больше гнить в тюрьме. Мир показался ему ровным, бесконечным и гладким коридором, и он задумчиво произнес: 'Пол в забегаловке нужно покрыть коричневым линолеумом, было бы неплохо'.
В душе у матушки Хентьен снова шевельнулась надежда 'Да, а также покрасить весь дом, он уже в довольно плохом состоянии… все эти годы ничего не делалось, но если ты хочешь в Америку?..' У Эш повторил: 'Все эти годы…' Матушка Хентьен почувствовала, что снова должна оправдываться: 'Нужно откладывать деньги, а тут переносишь все из года в год… а время идет… — затем она добавила:-… и ты стареешь'.
Эш разозлился: 'Если нет детей, то откладывание это — просто смешно… для меня тоже никто не откладывал'.
Но матушка Хентьен не слушала. Хотелось бы ей знать, стоить ли начинать покраску своего заведения; она спросила: 'Ты возьмешь меня с собой в Америку… или какую-нибудь молодую?' Эш грубо отрезал: 'Что за вечные определения: 'молодая' или 'старая'., тут ведь нет больше ни молодых, ни старых… потому что нет вообще никакого времени больше…' Эш запнулся, Тот, кто стар, не сможет иметь детей. Может, это тоже являлось жертвой. Но в состоянии невинности ни у кого не бывает детей.
Девственницы не имеют детей. И, юркнув обратно в кровать, он закончил:
'Тогда все будет прочно и надежно. А то, что у кого-то за плечами, не может больше иметь никакого значения'.
Он взбил пуховик и заботливо натянул его на плечи матушки Хентьен, После этого взял латунный колпачок для гашения свечей, который висел на светильнике и которым тоже, наверное, пользовался в подобных ситуациях господин Хентьен, и прихлопнул им огонек мерцающей свечи.
По дороге в Баден лежал Мангейм. И Эш напомнил самому себе, что перед друзьями тоже существуют обязательства. Уже довольно длительное время его что-то угнетало, теперь он знал, что взносы своих друзей нельзя оставлять в столь быстро исчерпывающем себя деле. То, что они смогли получить пятидесятипроцентную прибыль, было, конечно же, прекрасно, но сейчас речь шла о том, чтобы эта прибыль оказалась в безопасном месте. Прочь из этого дела. Его собственные триста марок были уже в другом деле. Окажись они потерянными, эта было бы просто справедливо. Ибо заработать пятьдесят процентов да к тому же жить два месяца и неплохо жить — где уж тут та жертва, посредством которой хотелось освободить Илону? А финансировать бегство в американскую свободу бешеными деньгами — это тоже было довольно-таки неправильным расчетом! Самое время, значит, чтобы эта затея с борьбой квакнула вместе с денежками. Матушка Хентьен оказалась, стало быть, совершенно права, когда предсказывала, что в итоге он и весь этот бабский театр переживут стыд и позор.
Сейчас же речь шла о деньгах для Лоберга и Эрны. Обсудить это дело с Гернертом было непросто: по вечерам господин директор жаловался на пустой зал, а найти его днем было еще сложнее; в 'Альгамбре' он никогда не появлялся, свою квартиру, казалось, он вообще никогда не посещает, а у Оппенгеймера было две дерьмовые пустые комнаты и ни единого человека в них.
Если же его спрашивали, где он принимает пищу, то он отвечал: 'Ах, мне достаточно одного бутербродика, отцу семейства не пристало кутить', что, естественно, не совсем соответствовало истине, потому что, когда английская транспортная фирма перешла из собора в отель, кто это там выходил из мраморного вестибюля отеля? Господин Гернерт собственной персоной, сытый и с толстой сигарой в зубах. 'Визит престижа, дорогой друг', — сказал он и начал изображать такое, будто ему вовсе и не нравится жить в отеле у собора, даже и со всей семьей. Сегодня, впрочем, дела обстояли по-другому: не дать господину директору улизнуть!
А вечером Эш открыл дверь директорского кабинета, ухмыляясь, запер ее за собой, спрятал ключ в карман брюк и, про должая ухмыляться, представил пойманному таким образом Гернерту чистый 'Расчет прибыли на вложения господина Фрица Лоберга и фрейлейн Эрны Корн', объясняя, что оба указанных лица должны получить на свое вложение капитала в размере 2000 марок прибыль по 1123 марки, итого 3123 марки, а внизу стояло: 'В качестве доверенного лица собственноручно подписано, Август Эш'. Кроме того, он хотел бы получить и свои собственные денежки. Гернерт поднял ужасный крик. Во-первых, Эш не имеет законных полномочий, а во-вторых, борцовские представления еще не завершены, а прибыль, приносимая еще не завершенным делом, обычно не выплачивается. Какое-то время продолжалась словесная перепалка, с многочисленными стонами и причитаниями Гернерт наконец согласился выплатить Эшу половину требуемой для Лоберга и Эрны суммы, тогда как вторая половина должна была остаться в деле и сослужить хорошую службу при возможном получении дальнейшей прибыли. Но для себя Эш, кроме дорожных расходов в сумме пятьдесят марок, не смог больше выбить ни марки. Может, он оказался слишком уж уступчивым. Впрочем, для поездки этого вполне хватало.
Госпожа Хентьен пришла на вокзал в платье из коричневого шелка, она осторожно посматривала по сторонам: не видно ли кого-нибудь из знакомых, кто бы мог потом распустить слухи, ибо народу, невзирая на утренние часы, было видимо-невидимо. С другой платформы в противоположном направлении отходил поезд, в котором имелось несколько вагонов для переселенцев, чехов или венгров, и там было чем заняться нескольким членам Армии спасения, То, что матушка Хентьен провожает его, свидетельствовало о полном порядке; самое время расстаться ей со своей глупой скрытностью. Но о переселенцах и членах Армии спасения Эш был крайне невысокого мнения. 'Сброд чертов', — ругнулся он. Одному Богу известно, почему они так злили его, Может быть, он тоже заразился этим глупым желанием делать из всего тайну, ибо проходя мимо девушки из Армии спасения, он демонстративно отвернулся в другую сторону.
Госпожа Хентьен заметила это: 'Может, тебе неудобно, что я здесь с тобой?
Может, она вообще едет с тобой, твоя зазноба?' Эш довольно грубым образом запретил ей нести подобную чушь. Но, увы, безуспешно: 'Ну, к чему это, компрометировать себя из-за мужчины… с кем поведешься, того и наберешься'.
Эш снова поймал себя на том, что не понимает, что привязывает его к этой женщине. Когда она стояла перед ним здесь в дневном свете, то исчезали видения ее женских прелестей и темной ниши, те видения, которые преследовали его, как только он оказывался вдали от нее, они исчезали в никуда, словно их никогда и не было. В тот раз он и матушка Хентьен ездили тем же поездом в Бахарах; тогда это началось, не исключено, что сегодня оно и закончится.
Она, наверное, почувствовала его безучастность, потому что внезапно выпалила: 'Если ты только мне будешь изменять, то увидишь…' Ему, польщенному, захотелось побольше послушать обо всем этом; к тому же его забавляло наступать ей на мозоли: 'Чудненько, еще сегодня я кого-нибудь найду себе… и что же я увижу?' Она опешила, не сказав ни слова в ответ.
Ему стало жаль ее, и он сжал руку, тяжело и неловко лежавшую в его руке.
'Ну, ну, так что же произойдет?' Она ответила с отсутствующим взглядом: 'Я убью тебя'. Это прозвучало словно клятва, словно избавляющая надежда; тем не менее он заставил себя засмеяться. Она же осталась при своих мыслях. 'А что мне еще остается? — и после непродолжительного молчания продолжила: — Может, ты вообще едешь в Обер-Везель?.. К той особе?' 'Чушь какая, я тебе уже сто раз говорил, что я должен закончить свои дела с Лобергом в Мангейме… мы ведь все-таки собираемся в Америку'. Госпожу Хентьен это не убедило: 'Не обманывай меня'. Эш с нетерпением ждал, когда же подадут сигнал к отправлению; он никак не может расколоться, что едет к Бертранду: 'Разве я тебе не предлагал поехать со мной?' 'Это же было несерьезно'. Но сейчас, перед самым сигналом к отправлению, ему показалось, что его предложение было более чем серьезным, и держа ее за руку повыше локтя, он попытался поцеловать ее, ему захотелось этого; она оттолкнула его: 'Послушай-ка, здесь, на глазах у всех!' И тут подошло время садиться в вагон, Он, собственно, намеревался ехать прямо до Баденвайлера, и только увидев вывеску на станции Санкт-Гоар, окончательно решил еще сегодня сделать остановку в Мангейме. Да, а из Мангейма он черканул бы ей пару строк; это ее успокоит; Эш нежно улыбнулся, подумав о том, что она намеревалась его убить; ну что ж, можно, собственно, сделать все это небезосновательным. Впрочем, посещение Баденвайлера таило в себе опасность, было чем-то, где речь шла обо всем, но существовала некая заповедь приличия — прежде всего доставить по назначению чужие деньги. В памяти всплыло выражение: 'Нельзя играть человеческой жизнью', и его звучание постепенно слилось с ритмом стучащих
