счастье, ибо в человеке заключены разнообразные возможности, и в зависимости от логической цепи, которую он выстраивает вокруг жизненных проблем, он может доказать, какие они — хорошие или плохие.
Покушав, он сразу же отправился в тюрьму. У Лоберга он купил сигареты, которые намеревался передать Мартину; ничто другое в голову ему не пришло.
Стало угнетающе жарко, и это напомнило Эшу послеобеденные часы в Гоарсхаузене, когда он сочувствовал Мартину, который изнемогал от жары. В тюрьме его отправили в комнату свиданий, зарешеченные окна выходили прямо в пустой двор. Покрашенные в желтый цвет здания отбрасывали резкие тени на голое пространство двора. Посередине площади что-то возводили, вероятно, эшафот, на котором должен был опускаться на колени осужденный, ожидая, когда на его шею опустится острый топор. Выяснив это для себя, Эш потерял всякое желание продолжать рассматривать двор и отвернулся от окна. Он принялся изучать комнату, Посередине стоял покрашенный в желтый цвет стол, чернильные пятна на котором свидетельствовали о том, что его притащили сюда из какой-то канцелярии, имелось также несколько стульев. Невзирая на тень, в комнате было неимоверно жарко, дообеденное солнце сильно накалило ее, а окна здесь не отпирались. Эша начало клонить ко сну.
Затем он услышал шаги по вымощенному каменными плитами коридору и щелканье Мартиновых костылей. Эш поднялся со стула, словно должен был зайти какой-то начальник. Но в комнату с таким же видом, как и в забегаловку матушки Хентьен, вошел Мартин. Если бы здесь был музыкальный автомат, то он наверняка поковылял бы к нему и начал бы в нем ковыряться. Он осмотрелся и, как показалось, удовлетворенный тем, что Эш был в комнате один, подошел к нему и протянул руку: 'Добрый день, Эш, любезно с твоей стороны, что ты решил проведать меня'. Он прислонил костыли к столу, как он делал это у матушки Хентьен, и опустился на стул. 'Ну, так садись же и ты, Эш'.
Надзиратель, который привел его, напоминал, благодаря своей форме, Корна; он, как и положено, остался стоять у двери. 'Не хотите ли и вы присесть, господин старший надзиратель? Никто ведь больше не придет, а закладывать вас я, конечно же, не намерен'. Мужчина пробормотал что-то о служебной инструкции, но подошел к столу и положил на него большую связку ключей.
'Так, — протянул Мартин, — теперь всем удобно', а затем трое мужчин молча сидели вокруг стола и рассматривали царапины на нем. Лицо Мартина пожелтело еще больше; Эш никак не решался спросить, как у него дела, Мартину не оставалось ничего другого, как улыбнуться, и он спросил: 'Ну, Август, что новенького в Кельне? Как дела у матушки Хентьен и у других?' — Эш, невзирая на свои разогретые жарой щеки, залился краской, потому что внезапно у него возникло ощущение, будто он воспользовался тюремным заключением человека для того, чтобы похитить у него его друзей. К тому же он не знал, можно ли говорить о знакомых и друзьях откровенно в присутствии надзирателя. Не каждому понравится, что его имя упоминают в комнате свиданий. Он ответил: 'Дела у всех идут нормально'.
Мартин, должно быть, угадал его мысли, поскольку не стал настаивать на подробном рассказе: 'А у тебя самого?' 'Еду в Баденвайлер' 'Лечиться?' Эш подумал, что у Мартина нет оснований мешать ему, и он сухо ответил:
'К Бертранду'.
'Черт побери, вот это поворот! Хороший человек, этот Бертранд'.
Эш не понял, продолжает ли Мартин шутить или он говорит это с иронией.
Хороший голубой этот Бертранд, вот это правильно. Но говорить что-либо в таком роде в присутствии надзирателя он не решился, а только буркнул: 'Ну, будь он таким уж хорошим, ты не сидел бы здесь'.
'Ты ведь не виноват',
'Я? Так это же написано черным по белому, в строгом соответствии с законом, что я потерял свою невинность несколько раз'.
'Ах, оставь, наконец, эти свои глупые шуточки. Если уж Бертранд такой хороший человек, значит, необходимо ему рассказать, что тогда было. И он позаботится о том, чтобы тебя выпустили'.
'Это и есть истинная причина твоей поездки в Баденвайлер? — Мартин улыбнулся и протянул ему руку через стол: — Но, Август, что это пришло тебе в голову! Просто счастье, что Бертранда не будет на месте…'Эш встрепенулся: 'А где он?'.
'О, да он же постоянно в разъездах, в Америке или еще где-то'.
Эш насторожился: значит, Бертранд бывал в Америке! Опередил его, побывав раньше в сияющей свободе. И хотя он постоянно представлял себе, что величие и свобода далекой страны должны находиться в очень значительной, хотя и не совсем осознаваемой взаимосвязи с величием и свободой этого недостижимого человека, теперь у Эша возникло впечатление, что из-за поездки президента в Америку его собственные планы переселения потерпели абсолютный крах. А поскольку у него возникли такие мысли и потому, что все стало таким далеким и недостижимым, его охватила злость: 'У президента нет проблем, чтобы поехать в Америку… в Италию, впрочем, тоже'.
Мартин охотно согласился: 'Да ради Бога, хоть в Италию'.
Эш решил навести справки в центральном правлении Среднерейнского пароходства о местонахождении Бертранда. Но вдруг это показалось ему излишним и он сказал: 'Он в Баденвайлере'.
Мартин засмеялся: 'Ну что ж, ты, наверное, прав; они тебя все равно не пропустят… уж не скрывается ли какая-то зазноба за этой поездкой, а?' 'Я уж отыщу средства и способы, чтобы меня пропустили', — в голосе Эша звучала угроза.
У Мартина возникли какие-то предчувствия: 'Не делай глупостей, Август, не лезь к нему; он порядочный человек и достоин уважения'.
Очевидно, он не представляет себе всего того, что кроется за именем Бертранд, подумал Эш, но не мог ничего рассказать, поэтому просто выпалил:
'Все они порядочные, даже Нентвиг, — и после короткого размышления добавил:
— Мертвые тоже бывают порядочными, только цена этой порядочности определяется наследством, которое они оставляют кому-то'.
'Как это понимать?' Эш пожал плечами: 'Никак, я просто так… да и, в конце! концов, до лампочки, порядочный кто-то там или нет; это всего лишь одна сторона медали; дело-то вообще не в нем, а в том что он сделал — И со злостью добавил: — В противном случае вообще невозможно будет ничего понять'.
Мартин насмешливо и в то же время озабоченно покачал головой:
'Послушай, Август, здесь в Мангейме у тебя есть дружок, он вечно всем недоволен. Мне кажется, это он сбивает тебя столку…' Но Эш непоколебимо продолжал: 'И без того невозможно разобраться, где белое, а где черное. Все перемешалось. Ты даже не знаешь, что произошло и что происходит…' Мартин снова улыбнулся: 'А еще меньше я знаю, что произойдет'.
'Будь в конце концов серьезным. Ты жертвуешь собой для будущего; это твои слова… единственное, что остается, — жертва для будущего и искупление за то, что произошло; порядочный человек жертвует собой, иначе все пойдет прахом', Тюремный надзиратель подозрительно прислушался: 'Здесь запрещено вести всякие там революционные разговоры'.
Мартин сказал: 'Это не революционер, господин надзиратель. Скорее вас можно обвинить в этом'.
Эш был просто ошарашен, что его мнение воспринято таким образом. Теперь он стал еще и социал- демократом! Ну и пусть! И с упрямым видом добавил: 'А мне все равно, пусть будут революционными, Впрочем, ты сам всегда убеждал, что не имеет абсолютно никакого значения, порядочный человек капиталист или нет, потому что бороться нужно с капиталистом, а не с человеком'.
Мартин сказал: 'Вот видите, господин старший надзиратель, стоит ли после этого встречаться с теми, кто тебя проведывает? Этот человек своими речами растравил мне душу. Где уж мне тут исправляться, — И повернувшись к Эшу, добавил: — Как был ты, дорогой Август, бестолочью, так и остался'.
Надсмотрщик вмешался: 'Служба есть служба', а поскольку ему и без того было невыносимо жарко, он посмотрел на часы и заявил, что время свидания истекло. Мартин взялся за костыли: 'Ну что ж. забирайте меня снова'.
Он протянул Эшу руку:
'И позволь дать совет тебе, Август, не делай глупостей. Ну, и большое тебе спасибо за все'.
Эш был не готов к такому резко изменившемуся ходу событий. Он задержал руку Мартина в своей и, задумавшись, подать ли руку не вызывавшему дружественных чувств надзирателю, решил подать- они ведь
