— Оно может быть неудачным, — заметил я.
— Я не верю в удачу.
— Разумеется, нет… А во что-нибудь ты веришь?
Он удивился, ответил:
— В мадам. Я верю только в мадам.
Он, как обычно, говорил все как есть на самом деле. И как обычно, я слушал невнимательно.
Я поехал на Кенсингтон Хай Стрит. Несмотря на цвет BMW, мотор тачки мне нравился. Зашел в бюро записи актов и все уладил. Через десять дней мы поженимся.
Чтобы отметить это событие, зашел в «Ватерстоунз» и купил книжку Дерека Реймонда «В доме дьявола все в отпусках».
Вполне подходит.
Потом — в кофейню, заказал большой капучино, без шоколадной крошки.
Занял удобное место у окна, настроился почитать.
Согласно кивнул прочитанному.
Черт, мне это нравится.
И сон, который ему приснился. Слова его мертвого отца.
Чужие люди следили за нами из своих кресел на высокой террасе, они тоже были мертвы.
Я отложил книгу, хлебнул кофе, подумал о Бриони. Когда она была маленькой, она всегда говорила: «Ты против меня не возражаешь, Митч?»
И я клялся, что не возражаю, со всей беззубой силой и серьезностью семилетнего мальчика.
Быстро поднялся и вышел, поехал к Эшлинг.
Дерек Реймонд сказал, что, когда думаешь о дожде, это к смерти. Шел дождь. Бриони, лет в двенадцать, говорила: «Я бы пришла в снег, без одежды, чтобы посмотреть на тебя».
Фу-у-х.
И только позже мне пришло в голову, что я забыл книгу на подоконнике в кофейне на Кенсингтон Хай Стрит. Может быть, Дереку Реймонду понравится слушать шум дождя среди ароматов свежесваренного кофе.
Всю вторую половину дня я провел в кровати с Эшлинг. Потом спросил ее:
— Хорошо было?
— Примерно.
— Что?
— Шучу, всё было волшебно, — ответила она. — Я бы так и лежала здесь и чувствовала себя котом, который наелся сливок.
По крыше хлестал дождь. Я сказал:
— Хорошо, что мы здесь внутри.
— Еще лучше, когда мы внутри друг друга.
Попробуй поспорить.
Эшлинг протянула левую руку к свету, сказала:
— Посмотри на мое кольцо, видишь, как свет от него отражается?
— Ну?
— Видишь самую верхушку сердечка?
Я посмотрел. Выглядело сердечко как маленькое золотое сердечко. Ну и что? Я сказал:
— Ну и что?
— Там кусочек откололся.
Я сел:
— Ты шутишь. Я Крису задницу надеру.
— Нет… Нет, не надо. Мне так нравится. Это великолепно, что у кольца есть маленький изъян.
— Что?
— Этот недостаток делает его идеальным.
Я не очень это понял, спросил:
— Это что-то ирландское?
Эшлинг громко засмеялась, сказала:
— Это девическое.
— Точно.
Я сжал ее руки, почувствовал грудью стук ее сердца. Я уже почти готов был сказать: «Я тебя люблю».
И фраза эта уже была на пороге, мой мозг и губы двинулись, чтобы произнести слова, которые я никогда не говорил, но в этот момент Эшлинг сказала:
— Ты можешь сделать для меня кое-что?
— Это будет мой лучший выстрел.
— У Питера Гэбриэла есть песня, называется «Мне грустно».
— И?..
— Давай вместе послушаем?
— Прямо… сейчас?
— Да.
— О'кей… но… ты несчастна?
— Это самый лучший момент в моей жизни.
— Ладно. Давай крутанем старину Пита.
Пока мы слушали, она держала мою руку в своих руках, лицо у нее было восторженное и сосредоточенное. Вообще-то Питер Гэбриэл мне не очень, на самом деле мне больше нравится его «Бико», но сейчас она была бы некстати. Печаль и боль в его голосе, его стихи заставляют тебя протянуть руку за смертельной дозой виски. Наконец песня закончилась, и Эшлинг обратила ко мне свое лицо, светящееся желанием. Я сказал:
— А вот это уже по-ирландски.
~~~
Я ВЕРНУЛСЯ в Холланд-парк поздно ночью во вторник. Посмотрел по телевизору «Южный Парк» и был не прочь усыновить Кенни.
Около моей двери возникла актриса, спросила:
— Можно зайти?
— Я немного измотан, Лилиан.
— Как будто отбивали твое мясо?
Она даже вообразить не могла, что почти угадала. В левой руке она держала бутылку и два бокала. Держала бутылку за горлышко, как делают в кино. А если поскрести немного, то так, как делали в старых фильмах. Спросила:
— Девочка может угостить своего приятеля выпивкой?
Господи!
Я сказал:
— Ну, может быть, стаканчик на ночь.
Она протянула мне вино, сказала:
— Это «Дом Периньон».
