— Большое спасибо.
— Не читай их сейчас. Выбери спокойную минутку, увидишь, как легко будет читаться. — И он ушел, вернулся к своим барменским делам.
Часовой сообщил:
— Я читал про тебя в газете.
Он мог сказать, что это
несправедливо, но повторял
это уже миллион раз за свою жизнь.
И невзирая на правду, мысль уже
давно не казалась убедительной.
Т. Джефферсон Паркер.
«Голубой час»
Выдалась целая неделя превосходной погоды. Солнце светило с раннего утра до позднего вечера. Город сошел с ума. Все побросали работу, чтобы погреться под лучами солнца. Никаких опасений по поводу рака кожи.
На каждом углу продавали мороженое. Легкое пиво всех сортов. Хуже того, мужчины ходили в шортах! На ногах — носки и сандалии. Поистине одно из самых ужасных зрелищ нашего века!
Я не люблю загорать.
Я счастлив, что нет дождя, а все остальное для меня — перебор. Я не доверяю хорошей погоде. Она заставляет тебя томиться. По всему, что не длится долго.
Я сидел в тени на Эйр-сквер. Наблюдал за девчонками с уже покрасневшей кожей. Завтра появятся волдыри. Услышал свое имя… и увидел святого отца Малачи. В цивильной одежде, легких брюках и белой футболке. Спросил:
— Выходной?
— Правда, жуткая жара?
Разумеется, «жуткая» — понятие двусмысленное: то ли жуткая, потому что хорошая, то ли жуткая, потому что плохая. Никто никогда не переспрашивает. Считается, вы должны сообразить сами.
Я не спросил.
Он сказал:
— Тебя трудно найти.
— Зависит от того, кто ищет.
— Я вчера был на пляже. Бог мой, ну и народу! Хорошо поплавал. Знаешь, кого я видел?
— Малачи, я спокойно могу сказать, что не имею ни малейшего понятия.
— Твоего друга… Саттона.
— Да?
— Уверенный такой субъект.
— Он не любит священников.
— Ну, он ведь северянин! Я остановился, чтобы поздороваться, спросил, не окунался ли он.
Я невольно засмеялся.
Малачи продолжил:
— Он сказал, что не умеет плавать, представляешь?
Проходившая мимо женщина сказала:
— Да благословит вас Господь, святой отец!
Он продолжил:
— Мне пора, через час служба.
— Надо же, какой у нас Господь требовательный.
Он с огорчением взглянул на меня и сказал:
— В тебе никогда не было почтения к Богу, Джек.
— Что ты, было. Просто мы с тобой относимся с почтением к разным вещам.
Он ушел. Возможно, это игра света, но мне показалось, что тень стала меньше.
По пути на кладбище я проходил мимо новой гостиницы. Надо же, настоящее стратегическое планирование. Меня подмывало зайти туда и проверить, но я сдержался.
Жара была удушающей. Так уж я устроен, все рвутся на пляж, я потащился на кладбище. Солнечный свет отражался от всего с такой силой, как будто мстил за что-то.
Я опустился на колени у могилы Шона и сказал:
— Я не пью… честно.
Потом пошел к Пэдригу и покаялся:
— Я не принес цветов. Я принес стихотворение. Из которого ясно, что даже если я и порядочная дрянь, то порядочная дрянь с художественными наклонностями. Ты ведь любил слова. Слушай!
С меня ручьями лил пот. Я пошел по дорожке между могилами. Навстречу мне — Энн Хендерсон. Мы встретились у калитки. Я хотел было сделать шаг назад, но она увидела меня и помахала рукой.
Когда я поравнялся с ней, она улыбалась. Мое сердце заколотилось в безумной надежде. Я почувствовал, как соскучился по ней.
Она воскликнула:
— Джек!
Я весьма оригинально отозвался:
— Энн! — Собрался с мыслями и промямлил: — Хочешь минералки?
— С удовольствием.
Мы пошли к гостинице. Она вздохнула:
— Ну и жара! — Еще добавила, какое облегчение испытала, узнав, что Сара не покончила жизнь самоубийством.
Я говорил мало. Боялся, что испорчу тот малюсенький шанс, который мне дала судьба. В гостинице мы заказали апельсиновый напиток с грудой льда. Она никак не отреагировала на то, что я не заказал спиртного. Прежде чем я сумел сформулировать свою мольбу, она сказала:
— Джек, у меня замечательные новости.
— Да?
— Я встретила чудесного человека.
Я понимал, она продолжает говорить, но перестал слышать. Наконец мы поднялись, чтобы уйти, и она предложила:
