потерявших веру в себя.
Но никому не удавалось достать меня так, как этому старику. В моей памяти возникла песня «Река для него», ранняя Эммилоу, в которой она стенала и жаловалась.
Если в смысле лирики моим идеалом был Джонни Дюган, то в смысле мелодии, с моей точки зрения, ей не было равных. Когда я подходил к приюту, мое сердце упало. Дело было в шторах на первом этаже. Они свисали с погнутой рейки и были скучного, коричневого цвета. Мне, мужчине, не полагалось разбираться, грязные они или нет.
Я разбирался.
Шторы были загвазданы. Так в Бохерморе говорят о грязи. На двери название «Святая Джуд». Буква «Д» отвалилась, и получилось: «Святая жуд».
Действительно, патронесса всех безнадежных больных. Я позвонил, услышал, как поворачивается в двери ключ. Звук удивительно напоминал о Маунтджойе. Дверь открыла женщина средних лет и спросила:
– Да?
Неприветливо так.
Выражение ее лица было жестким и холодным. Если вы хотите взглянуть на Цербера, вот он, перед вами. Как будто она переместилась сюда в результате реинкарнации из прачечной монастыря Святой Магдалины.
Я сказал:
– Я пришел навестить миссис Тейлор.
На женщине были костюм из плотного твида, черные туфли с толстыми каблуками, за которые монахиня бы убила, а на волосах – некоторое подобие москитной сетки. Взгляд ледяной и оценивающий. Она спросила:
– Кто вы?
– Ее сын.
Женщина не фыркнула презрительно, но реакция была близкой к этому. Дверь все еще полуоткрыта. Женщина прохрипела:
– Вы раньше тут не бывали?
Мне хотелось выбить дверь, ворваться внутрь. Вне всяких сомнений, мы с этой женщиной никогда не станем друзьями, даже на некоторую сердечность не приходилось рассчитывать. Я проговорил:
– Если бы я бывал здесь раньше, разве нам пришлось бы все это обсуждать? Впрочем, кто знает, возможно, это обычная процедура.
Всё, все точки расставлены. Эта женщина редко сталкивалась с возражениями или, как бы она, по- моему, выразилась, наглостью. Я видел, как хочется ей захлопнуть дверь. Спросил:
– Так я могу видеть свою мать или мне требуется ордер?
Она презрительно взглянула на мою трость и открыла дверь. У ее ног валялась груда почты. Похоже, счета. Типа «последнего предупреждения». Я повидал их достаточно, чтобы узнать конверты. Я прошел мимо нее и едва не задохнулся от ударившего в нос зловония. Смесь аммиачного запаха, тяжелых запахов грязной одежды и мочи и приторного запаха дезодоранта. «Дикая сосна» – любимый освежитель воздуха в подобных заведениях. Продается целыми грузовиками и делается на Тайване, он дешевый и вонючий. Вдохнув запах «Дикой сосны» единожды, вы его уже ни с чем не спутаете. Он обладает липучей сладостью, которая проникает всюду. Этот запах хуже всего того, что он старается забить. Я вспомнил свои первые танцы, когда еще играли джазы. У Вулворта был филиал на Эйр-сквер, где сейчас супермаркет. Они торговали бутылочками духов по шесть пенсов. В каждом доме в городе нашелся бы хотя бы один флакон. Танцевальный зал был пропитан этим ароматом.
Я заметил большую вазу с цветами и протянул руку, чтобы потрогать.
Искусственные.
Из всех ужасов коммерции это наихудший вариант. Почти то же самое что и три летящие утки, украшающие стены тысяч домов. Я повернулся к женщине;
– А вы кто будете?
– Миссис Кэнти. Матрона.
Я кивнул, как будто мне не было на это плевать откуда повыше. Она сообщила:
– Ваша мать лежит в палате номер семь.
Матрона хотела что-то добавить, но передумала и сказала:
– Теперь извините меня, у меня масса дел.
Она потопала прочь, источая неприязнь. Я нашел комнату семь, дверь в которую была открыта, глубоко вздохнул и вошел. Со своей тростью я был никуда не годным представителем внешнего мира. В комнате было сумрачно, потому что горела только очень слабая лампочка. В последний раз я испытывал подобное в моей берлоге на Лэдброук-гроув, где мое бытие сопровождала песня «Мадам Джордж».
В палате стояли три койки. Кроватями их назвать было нельзя. Все с металлическими перилами, чтобы не дать больным вывалиться или, наоборот, помочь им встать – не знаю. На первой койке лежала на спине женщина преклонных лет: рот открыт, по подбородку течет слюна На второй я увидел свою мать. Она полусидела, опершись на подушки, глаза у нее были открыты. За период, прошедший со дня нашей последней встречи, мать очень изменилась к худшему. Ее когда-то густые темные волосы стали седыми и поредели. Глаза сфокусировались, она прошептала:
– Джек?
Сердце мое разрывалось, хотелось заплакать. Вина, ярость и угрызения совести терзали меня. Я чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Я сказал:
– Как поживаешь?
Не самое мое удачное выступление. Мать подняла руку, тонкую, как лист бумаги, и спросила:
– Ты заберешь меня домой?
Домой. У нас нет настоящего дома и никогда не было. Мы жили в доме, где постоянно кипела враждебность, и всё по ее инициативе. Я проговорил:
– Ну, конечно.
Глаза у матери были дикими и постоянно двигались. Она сказала:
– Сядь поближе, Джек, иначе они услышат. Скажут, что я была плохой девочкой.
Я просидел у нее двадцать минут, показавшихся мне двадцатью годами. Она уже была близка к тому состоянию, которое ирландцы называют
– Помолись Ей, чтобы спасла меня.
Когда матрона открывала дверь, я заметил:
– Там старик на скамейке, так он назвал ваше заведение ночлежкой. Это еще слабо сказано.
Она с грохотом захлопнула за мной дверь.
Вернувшись в гостиницу, я задумался о приятеле Джеффа и решил, что я практически ничего не могу сделать. Я решил, что если Пэт Янг невиновен, то с ним ничего не случится. Я сам ни на минуту не поверил в это дерьмо, но пришел к выводу, что мое вмешательство не поможет, поэтому я ничего и не стал делать. Что касается моей матери, то единственным решением мог быть ее перевод в другую богадельню. Я знал, что хорошее заведение стоит дорого, а я не мог себе такого позволить. И опять я ничего не сделал.
Зазвонил телефон, и я обрадовался, что он отвлечет меня от моих мыслей. Это была женщина- полицейский. Начала она с того, что сказала:
– Я достала книгу.
– Блеск Не могли бы вы занести ее сюда?
Молчание. Мне пришлось сказать:
– Ридж, вы слышите?
В ее. ответе ясно чувствовалось возмущение.
– Вы что, решили, что я служу у вас посыльным?
– Нет… Я…
– Вы вечно определяете время, условия и место наших встреч.
