небольшое сообщество, если не считать школы, но это было совсем другое, так как мы разговаривали только о мальчиках. Помню, как Рут ты знаешь, та моя подруга, которая сейчас в Афинах, — очень решительно утверждала, что в мире так много мальчиков, что удовольствоваться одним никак невозможно, а потом после школы сразу вышла за Пирса, и, благодаря ему я, конечно попозже, познакомилась с папулей.
Ну, раз речь зашла о папуле, мне следует кое-что добавить о том, почему он не провел с нами Рождество. Я знаю, каким это было для тебя разочарованием. Дорогой, мы с папулей почувствовали, что будет лучше, если мы не станем все время оставаться вместе. Мы страшно важны друг для друга и, разумеется, оба безумно тебя любим, но мы стали совсем разными людьми, и нам нужно разное, а иногда некоторая отдаленность делает отношения более легкими. Таким образом мы сможем остаться настоящими друзьями, не действуя друг другу на нервы. Надеюсь, со временем ты сумеешь понять. Это тяжело, я знаю, и мне так горько делать тебя несчастным. Но, пожалуйста, поверь мне, в конечном счете это к лучшему, и обещаю тебе, мы придумаем, как ты сможешь часто видеться с папулей. Сейчас он, ты знаешь, в Румынии, но так будет не всегда. А как только он вернется, мы что-нибудь придумаем все вместе.
Помни, как невероятно много ты значишь для нас обоих. Было нелегко написать тебе все это, но, я думаю, ты уже достаточно большой и понимаешь, что жить вместе не всегда просто даже для папуль и мамуль.
На Пасху мы чудесно проведем время. Хочешь пригласить своего эксмурского друга погостить у нас? Я люблю тебя так сильно, так ужасно сильно!
Мамуля.
Речное Подворье 1
10 января
Рут, миленькая!
Только что отправила Клайву мучительно трудное письмо. Обдумывала его часы и часы, но все равно кажется, будто его продиктовала «тетушка», отвечающая на письма читателей. Во время рождественских каникул у меня не хватило, духа испортить ему радость, заговорив о Гарри и обо мне; ну я и обошлась ложью о неотложной работе.
Но теперь я все объяснила — как сумела мягче.
Господи, такой виноватой себя чувствуешь! Как нам хочется пеленать и пеленать детей в одеяло материнской любви. Идиллия идеальных отца и матери, конечно, последний еще сохраняющийся миф о семье — и уж несомненно, куда более прочный, чем миф об идеальном браке.
Да, кстати — теперь я вещаю моим голосом Цирцеи — с тех пор, как я осталась опять одна, я проводила разведку поля сражения, намечала цели, нащупывала бреши в обороне. Ты права: я абсолютно не та уравновешенная миниатюрная блондинка, которую ты знавала. Ту убил Гарри. Теперь я возродившаяся хищница. (Учти, такой же была и Венера — никак не уравновешенной миниатюрной блондинкой Боттичелли, ведь верно?).
На самом деле я чувствую себя не столько хищницей, сколько участницей крестового похода. Я столько потратила лет из моих тридцати пяти, чтобы быть достойной Иисуса кротчайшего и сладчайшего — и на… посмотри, что мне это дало! Почти до старости дожила, прежде чем хорошо трахнулась. А потому отныне веду войну за святое дело.
Знаю, ты будешь смеяться надо мной, потому что сама-то открыла это много лет назад, но моя нежданная перепихнушка с мужем Аманды открыла мне глаза (правда, на самом деле они почти все время оставались закрытыми, но ты понимаешь, о чем я). Впервые в жизни я полностью отдалась чистому наслаждению. Времени организовать оборону не было. Подъемный мост был опущен — как и мои колготки. Никакой сдержанности. Никакого «надо сделать усилие и получать от этого удовольствие»; ни бегства в ванную, чтобы почиститься и «фу-у, на несколько дней все». Я просто упивалась, да, упивалась, всем- всем.
И чувствовала себя замечательно. Благословенной. Секс без какой-либо ответственности — то, чего у меня никогда прежде не было, и — черт! постараюсь наверстать упущенное время.
И если подумать (заявляет она, ища себе оправдания!), если я решила заняться любовью с девятью мужчинами, так это же ничтожная доля от числа тех случаев, когда Гарри давал себе волю эти последние несчитанные годы вероятно, ничтожная доля от случаев, когда он давал себе волю с Ах-махн-дой. Так что, видишь, на самом деле я очень даже скромна, почти благонравна. Прямо-таки целомудренна. В зеркале я выгляжу девственно чистой.
Черт, Рут, это же смешно. Гарри много лет считал, что его петушок имеет мужское право кукарекать всякий раз, когда он встречает кого-то по вкусу себе. Для того ему и дан петушок, сказал бы он. Никакого ощущения вины. Просто вопрос, как, когда, где и — вззз! Но чтобы я? Ну, нет!
Стоило кому-то мне понравиться, и я уже думала, что со мной не все в порядке: замужним женщинам подобное не? положено, я пачкаю себя, а жаркие сны по ночам насылает дьявол. Ну не то чтобы дьявол, но я, безусловно, стыдилась. Какая чушь!
Какая дурацкая трата времени по-пустому! Ну хватит. Я этого хочу, и сполна.
Еще одно — в последнем письме тебе я постеснялась упомянуть про это Гарри маловат, как я теперь поняла. Он по-настоящему не… ну, ты понимаешь, о чем я… я все еще стесняюсь. Он не достает. Что, если он потому-то и тратит столько времени, ставя его другим женщинам; вдруг он воображает, что от постоянного употребления он растянется, бедный крошка. И это заставляет меня задуматься, почему Ах- махн-дах изволит менять лимузин на малолитражку. Возможно, дело в расходе горючего. Тем не менее я немного тревожусь: что, если это только начало? Если закон прогрессии останется в силе, боюсь, как бы мне не пришлось отказаться от пари.
Прогресс пока, как я упомянула, в основном сводится к разведке, к началу установления недипломатических отношений. Мой шотландский врач в № 4, Ангус, многообещающий ранний кандидат. Судьба снабдила меня одним из моих абсолютно безопасных жировичков в правой груди. И он послужит хорошим зачином. Не помешает капелька духов, «Джордже» я полагаю. Затем Роджер, средневековый историк в № 5 — тот с женой-пьяницей. Он любитель наблюдать птиц, как я обнаружила, а потому изобразила себя обожательницей наших пернатых друзей, что уже обеспечило мне несколько удивительно промозглых наблюдений за утками в бинокль Гарри. Черт, ну до чего нудны птицы! Затем Амброз К.А.Х, в № 8 (у которого жена — ходячий молитвенный коврик). Он жаждет написать меня Флорой для Летней выставки. Флора в январе! Весенние цветы в апреле или в мае, говорит он с полной серьезностью. Я осмотрела его студию; все его натурщицы одеты — хоть сейчас на Северный полюс, ни единой ню в обозримом пространстве.
Ни намека на ложбинку в вырезе. Так каким образом я вдруг предложу, что мифологическая Флора должна, естественно, быть одета в одни цветы?
Рут, ты способна представить меня позирующей с гирляндой нарциссов и крокусов вокруг моего пупа?
Это его заведет, или вызовет явление его жены со скалкой?
В остальном никакого прогресса пока нет. Билл, архитектор, вот кто мне особенно требуется, чтобы отплатить Нине, и я думаю он труда не составит. Наверное, ему понравятся груди, которые можно уместить в ладонь. Кортеней, потенциальный член парламента от лейбористов, вероятно, при нынешней политической погоде обладает избытком досуга. Его жена — когда не размножается — дама-писательница, такая же солидная, как ее книги и примерно такого же сложения.
Кстати, я исхожу из принципа искать в их женах то, чего мужчины чураются, и быть полной противоположностью. А потому я тори до кончика ногтей и дамских романов НЕ читаю.
Таким образом, остается рекламный магнат в № 9, Морис. Тут никаких проблем не ожидается, если судить по его постельным глазкам и несчастной жене Лотти. Затем режиссер мягких порнофильмов Кевин, мой непосредственный сосед.
Единственным затруднением могут стать поиски просвета в вереницах секс-бомбочек. Мне кажется, он будет ужасен: сплошной послебритвенный лосьон и «так уж и быть, детка», но, к счастью, очень краток.
А вот теперь — настоящий камень преткновения — Арольд в № 3. Рут, это, пожалуй, слишком
