будь я такой женщиной, как я сейчас, не поступала бы я как Гарри?
Могла бы я любить его — а я его любила! — и все-таки проделать это? Ответа, конечно, нет ц не, будет. Последний шанс потерян.
А теперь? Изменение темпа: после моего последнего письма произошло еще много чего. Поверишь, мне нанесла визит Ах-махн-дах? Умоляя, чтобы я дала свободу Гарри. Я чуть не рассмеялась. „У меня нет никаких ключей, — сказала я. — Гарри свободен поступать, как ему хочется“. Ее немножко перекосило. У меня возникло ощущение, что Гарри именно так и поступал, что в этом вся беда. Почти наверняка у него уже завелась маленькая балтийская шлюшка. Но к какому колдовству я могла прибегнуть, по мнению Аманды? Брошенную жену упрашивает та, которая отбила у нее мужа? Абсурд! Видимо, она в отчаянии, глупая стерва. И, гм-гм, груди у нее и правда нуждаются в поддержке. Висячие сады Сисирамиды.
А теперь — что куда важнее — мои заказы!
Их все больше. Билл, архитектор, требует еще одно панно. Почему? Или он правда считает, что я хороший художник? Более того, его гнусно-богатые клиенты на Челси-Рич, по его словам, очень заинтересовались. Он показал им фото своего „плавучего домика“. Я знаю, по-твоему, мои блистательные успехи в художественной школе были зряшной тратой времени, но похоже на то, что гений только выжидал случая, чтобы дать о себе знать. Согласись, тридцать пять лет — идеальный возраст для созревания таланта. Так или не так, а за углом тугие мошны звенят и побрякивают, откуда ни возьмись. Плюс прозрачные намеки на оплату выездов на натуру для эскизов. Ну, мы все знаем, что за этим кроется. Интересно, знает ли Нина. Надеюсь, что да, распутная баба. Мне будет очень приятно набрать очко за ее счет.
И наконец, метель загнала каких-то немыслимо редких воробьев на резервуар в конце улицы, если верить Роджеру, историку. Он вынудил меня вглядываться в заснеженные камыши в попытке обнаружить характерную белую полоску над глазом. Черт, там же все белым-бело. Так каким способом могу я обнаружить пусть и характерную белую полосочку на пичуге величиной с мышку?
Полный идиотизм, хотя сотни людей как будто придерживаются обратного мнения: там кишмя кишат энтузиасты с камерами и термосами.
Извини, что я так расписалась, но даже словом не упомянула про тебя и твои треволнения. Я так сопереживала с тобой этот званый обед! Вечный кошмар — высказаться о подруге, забыв, что трубка еще не положена. Для подобных случаев необходимо изобрести кнопку катапультирования.
Погоди секунду, звонят в дверь… Ты не поверишь! Гигантский пук роз и записка: „Давай, дамочка давай… кроватка, конечно, та еще, но Вы были неподражаемы. Кевин“. Из соседнего цветочного магазина. Рут, это уже свыше моих сил!
Кевин, ты тоже неподражаем. И, надеюсь, сумеешь сохранить мою тайну.
С любовью и в полном недоумении.
Джейнис.
Речное Подворье 1
Лондон W4
12 февраля
Дорогой директор!
Я весьма ценю ваше решение не исключать моего сына, и, разумеется, я внушу ему, что подобное ни в коем случае повторяться не должно.
Естественно, вы совершенно правы, что крушение брака не может не оказать отрицательного воздействия на ребенка во впечатлительном возрасте. А поскольку, насколько я знаю от Клайва, все его школьные друзья находятся в сходном положении, как вам, должно быть, тяжко взвешивать исключение всех ваших учеников.
Я в восторге, что вы считаете его умным мальчиком с живым воображением. И могу лишь высказать догадку, что именно воображение подтолкнуло его обзавестись фотографиями, которые, по вашим словам, он распространял в школе.
В наше время мальчики как будто взрослеют рано, не правда ли? И правда, курение в часовне, возможно, всего лишь попытка доказать возмужание вкупе, со здоровым духом противоречия. С другой стороны, я совершенно согласна, что такое поведение неприемлемо.
Решение освободить Клайва от занятий боксом я могу лишь приветствовать. Это действительно очень опасный вид спорта, и надеюсь, что мальчик, о котором идет речь, быстро поправится.
Ваша с благодарностью,
Джейнис Блейкмор.
Отель „Балтика“
Вильнюс
Литва
13 февраля
Дорогой Пирс!
Пишу второпях. У меня в распоряжении меньше суток, чтобы выбраться из этой страны, и надеюсь, советские власти не прикрыли почту, как прикрыли частные репортажи. Подробнее напишу из моего подземного убежища в Болтон-Груве.
Здесь царит общий шок. Вчера введены войска, почти одни призывники из Шангри-Ла или еще такой же республики, и ничего сделать нельзя.
Можно было видеть беспомощность в глазах людей, как, без сомнения, ты ее видел на экране своего телевизора. Это была бессмысленная бойня. Что толку от мирной демонстрации, когда танками Командуют собаки с павловскими рефлексами, которые не способны даже прочесть плакаты? Вместе с кучкой других журналистов я с бессильным гневом и ужасом наблюдал, как танки ломают человеческие руки и ноги, точно спички, — после этого трудно с серьезностью относиться к ломке брака и семейным склокам. Знаешь, за всю мою журналистскую карьеру я никогда прежде не видел своими глазами, как кого-то убивают. Так что теперь я получил крещение огнем. Мы все вернулись в отель молча, совсем оглушенные. Затем явился какой-то твердолобый аппаратчик (туземное слово) с приказом, чтобы мы убрались из страны. Корреспондент „Миррор“, бесспорно окосевший от водки, сказал:
„А на какого хрена?“, и парочка горилл наподдала ему, чтобы не высовывался. Наверное, утренний заголовок получился хлесткий.
Мы все слышим, как часы громко тикают в обратном направлении.
Я испытываю огромное восхищение перед мужеством народа. И не столько потому, что они встали перед русскими танками — это ведь всего лишь мученичество. Нет, перед стойким мужеством людей, которые могут только ждать своей свободы, как ждут многие прибалты вот уже пятьдесят лет, и как их дети будут ждать еще пятьдесят лет, если придется, и умрут, все еще ожидая. Просто невозможно вообразить: никогда не иметь того, в чем ты нуждаешься больше всего, никогда не терять веры в самое дорогое на свете, даже если тебе не дожить до ее прихода, даже если она никогда не придет. Мы-то о ней почти не думаем, принимаем, как нечто само собой разумеющееся, продаем задешево. Это заставило меня понять национализм: корпоративную любовь к себе — это видно в мягкой гранитности их лиц. Я восхищаюсь ими, и мне тяжело уезжать — - особенно в Болтон-Грув, и уж совершенно особенно в День святого Валентина — впрочем, это последнее хотя бы смягчено любезностью „Вашингтон пост“, чья откормленная кукурузой корреспонденточка отправляется в свой (медлительный) путь домой. Надеюсь и молюсь, что леди Аманда не проведает про мое возвращение. Столкновения лоб в лоб на летном поле Хитроу не рекомендуются.
Как La vita diplomanica?[12] Насколько понимаю, бумажная работа давит тебя с беспощадностью советских танков. Рад слышать, что репутация Рут, как украшения светских приемов, сохраняется в прежнем блеске.
Твой в изгнании,
Гарри.
Речное Подворье 1
23 февраля
