Я свернула сырой комок бумаги, пробормотала «спасибо», развернулась и вошла в магазин. Я даже не спросила Рика, где и как он раздобыл эту записку. Неужто для этого ему пришлось ограбить квартиру?..
Так, значит, Ральф с ней все-таки трахается… Я растерялась, просто голова кругом пошла. Слава Богу, что рабочий день подходил к концу. Я отпросилась пораньше и, сама не зная почему, завернула за угол и зашла в паб. Заказала один большой джин с тоником – опять же не знаю почему, никогда его не пью – и сидела, опустив подбородок на руки. Через несколько минут ко мне подошел какой-то молодой человек и, вожделенно пялясь на мой бюст, принялся болтать – в основном о погоде. Не поднимая глаз, я вежливо и тихо велела ему отваливать.
– Как скажешь, дорогая, – обиженно буркнул он и отошел к своим дружкам.
Джин и тоник не помогли, в голове царил полный сумбур, мысли бродили по замкнутому кругу, словно слепой поводырь вел слепого. Надо бы выучиться азбуке Брайля, подумала я, может, это поможет читать собственные мысли. И улыбнулась. Бармен счел, что улыбка адресована ему и что мне требуется добавка. Пришлось прикрыть бокал ладонью: только этого не хватало сейчас – напиться. Впрочем, возможно, как раз это бы помогло, но только не здесь. Я выглянула на улицу. За окном тихо падал снег.
Есть нечто гипнотическое в падении белых снежинок… Я смотрела на них добрых минут пять, и когда наконец перевела взгляд на пустой бокал, пришла ясность мысли. Нет, я не чувствую себя такой уж несчастной. Напротив, я испытываю нечто вроде облегчения. В том, что Ральф завел роман, нет ничего удивительного, это лишний раз доказывает очевидное – то, что наш брак распался и нам обоим нужны перемены. И если бы я одна вела двойную жизнь, то существование, окрашенное притворством, продолжалось бы и дальше. Теперь, когда выяснилось, что двойную жизнь ведем мы оба, в притворстве не было нужды. Все барьеры и запреты рухнули. Теперь по крайней мере мы на равных. И нам не надо больше делать вид, что ничего не происходит, ничего не изменилось. Мы можем даже договориться и расторгнуть наш брак. «Ты, Ральф, станешь на этом конце, я – на том, встретимся посередине и скажем друг другу прощай!» Уж лучше оказаться убитым, чем пойти на перемирие. Даже это рассуждение не слишком пугало меня. Нет, у нас все пройдет цивилизованно и интеллигентно. Никаких счетов друг к другу, никаких взаимных обвинений. Просто разведемся, и все. Мы даже будем встречаться время от времени как друзья. Ну, скажем, за ленчем. Вспоминать старые добрые времена, о том, чем обязаны друг другу, о том, за что сражались вместе и чего добились. Да и вообще, разве уж так плохо мы жили? Куда лучше, чем многие!
Все это очень мило, конечно. Но будет ли так на самом деле? И тут мне снова захотелось джина с тоником, и бармен уже начал подозрительно коситься на меня, словно я какая-нибудь проститутка.
Я расплатилась и вышла на улицу, в снег.
Так как же оно будет на самом деле? Тут я вспомнила кое-что из того, что поведал мне Рик о Хизер Кларидж. «Профи по траханью звезд, трепалка для яиц. Дважды была замужем. Выдоила обоих мужей до донышка».
А что, если она выдоит и Ральфа? Что это означает для меня? И для Рейчел?.. Сразу же вспомнились десятки замужних женщин, которые приходили к нам за помощью, и я почувствовала себя одной из них. Ведь у меня теперь в точности такая же ситуация! Сколько уже раз я это слышала? Брак распался, у мужа другая женщина. Она хочет захапать все. Не желает поддерживать отношения с прежней женой и детьми, не желает платить по их закладным («Пусть перебираются в маленький дом»), за школу («Есть неплохие общеобразовательные школы, не так ли, дорогой?»), за ремонт дома («Она ведь работает, разве нет?»), за починку автомобиля («А для чего существуют автобусы?»), не желает пускать детей к себе в дом на каникулы («Разве на свете не существует летних лагерей, милый?»), не разрешает даже оторвать мужа от вечеринки, когда бывшая жена хочет сообщить ему по телефону, что кто-то из детей заболел («О Господи, можем мы иметь хоть минуту покоя или нет?»).
Боже мой!.. И вот теперь это случилось со мной.
И вариант перемирия стал казаться призрачным и маловероятным.
Шины автомобилей мягко шуршали по снегу. Впереди вокруг уличных фонарей спиралями кружились снежинки, они же плотным занавесом висели над темной рекой. Лондон был похоронен в снегу.
Но как, черт возьми, похоронить эту самую миссис Хизер Кларидж? И тут до меня дошло. «Предприятие „Прикид“», ну конечно же! Почему я не могу воспользоваться теми же услугами, которыми пользуется столько женщин?
Эта блестящая идея занимала меня на всем пути к дому. Лужайка в парке отливала призрачно- голубоватым сиянием, деревья затихали под грузом снега. Соседские машины походили на белые горбатые холмики, выстроившиеся вдоль обочины. Несколько прохожих осторожно прокладывали тропинки в сугробах. Место казалось чужим и незнакомым.
– Мам! А где папа? – спросила Рейчел, когда я вошла.
Я стряхнула снег и с улыбкой ответила:
– Наверное, в театре, дорогая. – И солгала. Но не могла же я сказать ребенку: «С любовницей, где ж еще!»
Я обняла Рейчел.
– А знаешь, мам, завтра мы собираемся лепить снеговика! – радостно сообщила она.
Интересно, будут ли они на сей раз втыкать вместо носа морковку? О Господи, до чего же я любила это маленькое существо, свою дочь! И впервые обрадовалась, что она ни чуточки не похожа на Ральфа.
– Знаешь что, детка, – с энтузиазмом воскликнула я, – хочешь, приготовлю тебе на ужин что-нибудь особенное? Что-нибудь очень вкусненькое?
На хорошеньком личике Рейчел возникла хмурая гримаска, и она отвернулась.
– Магдалена обещала текавай, – сказала она. Затем подняла на меня глаза и улыбнулась: – Но ты можешь съесть его с нами, ладно, мам? Согласна?
А что, подумала я, неплохая идея.
– Ладно, так уж и быть.
Надо же в конце концов попробовать знаменитое португальское блюдо. И потом, не вечно же Магдалена будет жить у нас. Я взглянула на Рейчел:
– Только объясни мне сперва, дорогая, что это такое – текавай. – Ведь я ни разу его не ела.
Рейчел растерялась.
– Ты что, совсем с ума сошла, мам? – ответила она. – Как это не ела? Звонишь в китайский ресторан и заказываешь, вот и все дела!
Тут настал мой черед удивляться.
– В китайский! – переспросила я.
– Ну да. Или в индийский, – снисходительно бросила Рейчел.
– А может, в русский? – рявкнула я. – Прекрати! Что ты мне голову морочишь, Рейчел! Объясни толком, что это такое – текавай!
Рейчел захихикала.
– Ой, мам! – со смехом простонала она. – Ты произносишь прямо как Магдалена! – И она, размахивая руками над головой, передразнила мое произношение. – Почему не сказать тейк-эвей 70, как все нормальные люди?..
Я пометила компьютерную дискету инициалами «P.M.», чтобы сохранить хотя бы подобие секретности, и убрала ее в сейф. Не так уж много было на ней записано, но я могла управиться с Купидоном только в том случае, когда, как любила говорить Гейл, «не требовался профессиональный подход».
– Одно могу сказать тебе, дорогая. Надеюсь, что с Ральфом у тебя получится лучше, чем у Кэролайн с Патриком. – На дворе стоял февраль и бушевала непогода. Рыжие ее волосы были вздыблены больше обычного. Она с шумом стряхнула капли дождя с плаща. – Не станешь же ты спаривать своего Ральфа с какой-нибудь алкоголичкой-астронавтом! Правда, он у нас теперь звезда… – добавила она, явно упиваясь своим остроумием. – Однако вряд ли захочет, чтоб на его территорию высадилось такое чудо природы!
Что правда, то правда – Ральф был теперь звездой. Уже начались репетиции грандиозного телесериала. И журналисты позаботились о том, чтобы везде, куда ни глянь, в компании с другими знаменитостями были напечатаны глянцевые снимки Ральфа Мертона, взиравшего на каждого загадочным взором, словно ему были ведомы все тайны жизни. Даже главный выпускающий редактор с Би-би-си-1, счастливо расставшийся недавно с одной из наших несчастных клиенток, снисходительно улыбался ему, выныривая откуда-то из-под локтя, что расценивалось на телестудии едва ли не как благословение папы римского. Я была рада за
