Я ждала возвращения Пирса из посольства в этот вечер, понятия не имея, чего ожидать. Трусливого заискивания? Радости? Угрюмости? Бешенства? А когда он пришел, то настолько бесшумно, что я не сразу это заметила. Просто проскользнул внутрь. Мы молча смотрели друг на друга. Я пишу «смотрели», но он, казалось, глядел сквозь меня, как будто меня там не было. Так страшно! Будто я была замужем за привидением. Будто он умер и прислал свою тень сообщить мне об этом. Он покачивал и покачивал головой, все также глядя сквозь меня. Я попыталась взять его за руку. Но он оледенел и попятился. Мне хотелось заплакать, но я не могла, а он продолжал покачивать головой. Словно его окружала невидимая преграда, за которую мне не было доступа.
Я испробовала мягкие убеждения. Я испробовала логику. Я испробовала алкоголь. Ответом были только взгляд погибшего в кораблекрушении и бормотание: «Я не гожусь для человеческого общения». Тогда я испробовала ярость: «Ну да, хреновый ты сучий сын! Из-за тебя моя жизнь была адом уж не знаю сколько месяцев, а теперь ты меня кормишь этой фигней жалости к себе, когда думать ты должен обо мне!» Но от этого стало только хуже. «Я и думаю о тебе: вот почему я должен уехать, дать тебе шанс наладить свою жизнь; ты найдешь кого-нибудь достойнее», – и прочее такое же дерьмо.
Я никогда по-настоящему не понимала мазохизм, поскольку у меня такие склонности отсутствуют. Но слушая, как Пирс пускает слюни, я поняла, что в сущности это форма высокомерия: «Погляди, как я заставляю тебя платить за мои страдания».
А ну тебя в, Пирс, подумала я. Платить за твои страдания я не собираюсь, как и за свои собственные. И я запустила в него настольной лампой. Она пролетела мимо и разбила окно. С улицы внизу донеслась жуткая тишина. В окне напротив возникла дама с трико. И я разразилась слезами.
Пирс даже тогда не пытался меня утешить. По-моему, его аккумулятор полностью сел – в нем не осталось и искры жизни. Затем, появившись, как привидение, он исчез, как привидение, – неприкаянный дух, отправившийся прогуляться. Я думала, что он, возможно, не вернется никогда. Но он вернулся и направился прямо в спальню, даже «спокойной ночи» не сказал.
Тогда я села и написала это письмо тебе. А теперь и я выйду прогуляться. Но поскольку я не дух, то сверну в ближайший бар. Над полуночным коньяком я напомню себе, что в этом мире существуют люди, ведущие более или менее нормальный образ жизни. Ты знаешь, долгое время я считала, что мы с Пирсом относимся к ним. Но сиюминутная боль заставляет пересмотреть прошлое и спросить себя: «Было ли оно действительно таким счастливым или мы притворялись, зная, что еще молоды?» Сорокалетие заставляет мужчину отказаться от грез, что он все еще Адонис, и, быть может, Пирс грезил дольше, чем мне казалось. Наши самые нелепые потуги тщеславия обладают жуткой силой, и не исключаю, что мои собственные могут пробудиться и взять меня за глотку, когда мне тоже стукнет сорок.
Но что мне делать пока? Я шучу, как всегда, но маска клоуна идет трещинами, грим смазывается. Пожалуй, мне ясно одно: если завтра ничего не изменится, мне необходимо будет что-то сделать. Разорвать сценарий, опустить занавес – ну что угодно! Я не могу дольше сносить это безумие и должна обрести здравость ума.
Так что, Джейнис, я закажу свой полуночный коньяк и буду взирать на звезды, гадая, что останется утром от той жизни.
Если бы я знала, какому могучему Богу помолиться!
Со всей любовью,
Рут.
Джейнис, радость моя!
Я подумал, что мое заключительное письмо перед моим возвращением домой должно быть достопамятным.
Вероятно, испанская желтая пресса до Лондона W4 не добирается, а посему – меню нынешнего утра, только первая страница, которой хватит с избытком. Лицо ты, во всяком случае, узнаешь; остальное знакомо лишь моему воображению всем твоим подозрениям вопреки.
Полагаю, впервые супруга поверенного в делах Ее Британского Величества предстала перед глазами мира абсолютно нагой, хотя, возможно, что некоторые из древних колонистов, которые «отуземливались», могли в определенных ритуалах сбрасывать одежду. Бесспорно одно: когда я указал в моей статье, что Рут – законодательница мод в Мадриде, в виду я имел не совсем это.
Как такое произошло, ни малейшего понятия не имею, как и о том, какой будет реакция нашего временного главы миссии. Что до Рут, это может оказаться «завершением миссии», как мне кажется, а тогда уход со сцены получится наиэффектнейший. Он даже может обеспечить Пирсу желанный пост на Маркизовых островах, что будет куда больше, чем он заслуживает, и ему не потребуются суммы на туалеты его супруги.
Более чем с нетерпением жду встречи с тобой в пятницу – надеюсь, примерно в том же облачении.
А пока – со всей моей любовью.
Том.
Дорогая Рут Конвей!
Вы не должны позволить себе подобную глупость. Нет ничего постыдного в том, чтобы показаться на публике в том виде, какой нам вознамерилась придать природа, при условии, что намерения у нее были хорошими, а в вашем случае в последнем никаких сомнений быть не может.
С другой стороны, я вполне понимаю, что вы, вероятно, предпочли бы не показываться на первой странице этой газеты: полиграфия оставляет желать много лучшего, как и читатели.
Боюсь, ваш ранний звонок сегодня утром застал меня врасплох – я понятия не имела, о чем вы говорили. К счастью, у Луиса оказался экземпляр, и он сразу вас узнал, хотя здесь вы никогда не бывали столь раскованной, что я всегда считала следствием сочетания вашей британской корректности с привычками, рожденными вашим отвратительным климатом. Я убеждена, что не смогла бы долго оставаться нагой под ураганным ветром с Атлантического океана.
Сначала должна поздравить вас с завиднейшей фигурой. Мне уже звонили двое-трое доброжелателей,
