назад.
— Уходим, пока сюда не пришла охрана.
По дороге назад мы остановились возле стола дежурного. Озрен написал в журнале, что в половину пятого утра дежурство закончено без инцидентов. Нажал на кнопку видеомонитора.
Быстро вытянул инкриминирующую пленку из пластикового контейнера.
— Выброси ее по дороге домой, где-нибудь на помойке. Сейчас нужно привести датчики в исходное положение и дождаться утренней смены. Встретимся на улице. Но сначала нужно избавиться от фальшивой Аггады.
Мы спохватились. Фальшивка, инкриминирующая нас великолепная фальшивка, до сих пор лежит там, где мы ее оставили. На полу галереи.
— Без десяти минут пять. Если кто-нибудь из утренней смены придет раньше, нам крышка.
Следующие пять минут стали тем куском моей жизни, который я хотела бы стереть из памяти. Сердце рвалось из груди. Боялась, что умру от инфаркта. Я помчалась в кабинет Озрена, дрожащими руками открыла шкаф, схватила запасную пленку, стала рыться в столе его помощницы, искать еще одну липучку. Никак не могла ее отыскать.
— Черт! Черт! — Невозможно было поверить, что нас застигнут на месте преступления из-за паршивой этикетки.
— Здесь они, — сказал Озрен и открыл маленький деревянный ящик.
Он понесся в галерею, снова набрал коды и схватил подделку. Вместе прибежали к столу дежурного. Я поскользнулась на мраморном полу и сильно ударилась коленом. Пленка покатилась по полу. Озрен вернулся, смотал ее и поднял меня на ноги так резко, что чуть не вывихнул плечо. У меня брызнули слезы.
— Не гожусь я для таких вещей, — всхлипнула я.
— Да ладно, успокойся. Как ты? Идем, быстро. Возьми. Он сунул мне подделку Вернера. — Увидимся на углу.
И вытолкал меня из дверей.
Я была в одном квартале от музея, когда увидела человека в серой униформе музейного охранника. Он шел навстречу, позевывая. Проходя мимо него, заставила себя идти нормально, насколько позволяло ушибленное колено. В кондитерской хозяин уже работал — растапливал печи. Он бросил на меня странный взгляд, когда я, ковыляя, в одиночестве поплелась на чердак. Я растопила камин и задумалась о художнице, Захре аль-Тарик. Как она выучилась живописи, письму? Потрясающее достижение для женщины того времени. Так много в истории было женщин-художниц, имена которых остались неизвестны. Сейчас, по крайней мере, мир узнает замечательного мастера. Я сделаю ее знаменитой.
И это было только начало. Другое имя — ха-Леви. Упоминание Севильи, если книга и семья ха-Леви были в Севилье, значит, что иллюстрации, возможно, предшествовали тексту. От увиденных мною нескольких слов расходились линии, ведущие к многим открытиям, к новым знаниям. Я положила к стене, себе под спину подушки Озрена и принялась планировать поездку в Испанию. На Северных территориях начнется сырой сезон и продлится два-три месяца…
Спустя несколько минут услышала шаги Озрена. Он перескакивал через две ступени и звал меня. Озрен был взволнован не меньше меня. Он будет помогать мне. Вместе мы узнаем правду о Захре аль- Тарик. Вместе вернем ее к жизни.
Но сначала надо сделать рутинную работу.
Озрен стоял перед камином с факсимиле Вернера в руке. Не двигался.
— О чем ты думаешь?
— О том, что если бы у меня было одно желание, то я хотел бы, чтобы это была последняя книга, сожженная в моем городе.
Было холодно, близился рассвет. Я смотрела на языки пламени и думала о пергаментах, сгоревших в средневековых кострах, о лицах молодых нацистов, освещенных огнем, пожирающем книги, о бомбежках и развороченных домах, всего в нескольких кварталах отсюда, о сараевской библиотеке. Горящие книги. Всегда первые жертвы. Предвестники казней на костре, кремационных печей, массовых захоронений.
— «Сожги все книги», — сказала я.
Калибан, замышляющий против Просперо. Остального я не помнила. Озрен продолжил:
Сквозь замерзшие стекла окна я смотрела, как тают звезды. Небо светлело, окрашиваясь ярким ультрамарином. Ультра — «далекая сторона», марин — «море». Этот цвет назвали в честь путешествия за лазуритом, привезенным с другой стороны моря. Он попал на палитру Захры аль-Тарик. Тот же камень, что растер Вернер, добиваясь ярких голубых красок, которые сейчас обратятся в уголь.
Озрен посмотрел на книгу в своей руке, затем — на огонь.
— Не смогу, — сказал он.
Я тоже смотрела на подделку. Это был шедевр факсимиле. Работа моего учителя. Все то, чему Вернер научился за долгую жизнь, все то, чему научил меня, когда я постигала мастерство старых ремесел, пока не поняла все то, что знали они. Может, лучше положу ее в сумку на колесиках. Отвезу Амитаю. После, выждав какое-то время, он объявит, что это подарок, который знаменитый Вернер Генрих сделал народу Израиля. В конце концов, сейчас это часть истории подлинной Аггады. Хотя это и было частью истории, некоторое время она останется тайной. Но однажды кто-то ее разгадает. Так же, как специалист по консервации в следующем столетии или через два века обнаружит семечко, которое я положила в переплет настоящей Аггады между первой и второй дестью. Это семечко фиги с Мортон Бэй из плода одного из больших деревьев, высаженных в Сиднейской бухте. Я сделала это просто так, из каприза, в свой последний день в Сиднее. Оставила свою метку. Ключ, который кто-нибудь вроде меня отыщет в книге в далеком будущем и задумается…
— Это след преступления, — сказала я. — Ты рискуешь.
— Знаю. Но в этом городе сгорело слишком много книг.
— А что уж говорить о мире!
Меня трясло, несмотря на огонь. Озрен положил книгу на каминную полку. Потянулся ко мне. В этот раз я его не оттолкнула.
Послесловие
Эта книга — художественное произведение. На ее написание вдохновила меня правдивая история еврейского старинного манускрипта, известного как Сараевская Аггада. Хотя некоторые из фактов подтверждены историческими документами, большая часть сюжета и персонажи — чистый вымысел.
Впервые я услышала об Аггаде, когда в качестве газетного репортера приехала в Сараево освещать события боснийской войны для «Уолл-стрит джорнал». В библиотеке, пострадавшей от сербских фосфорных бомб, пахло сожженными книгами. Институт Востока, вместе с его замечательными рукописями, лежал в руинах, а Национальный музей Боснии был изрешечен шрапнелью. Судьба Сараевской Аггады — бесценной жемчужины боснийских коллекций — была неизвестна и являлась предметом досужих журналистских домыслов.
Только после войны все узнали, что библиотекарь-мусульманин, Энвер Имамович, спас старинную рукопись во время бомбежки и спрятал ее в ячейке банковского хранилища. Мусульмане спасали эту
