— Шура, если бы вы знали, как я его люблю! Он красавец!
И когда в шубе — красавец, и в летнем пальто, и в цилиндре, и в фетровой шляпе…
— Он ваш жених?
— Ой, что вы! — Зоя машет руками. — Я с ним даже не знакома. Просто увидела из окна и влюбилась. Страшно влюбилась!
И… мечтаю! Вот он приходит домой обедать — я, его жена, в кружевном капоте, говорю ему лукаво: «А я тебе приготовила сюрприз: твое любимое блюдо». А он смеется: «Я тоже приготовил тебе сюрприз — твое любимое». И подает мне дивную брошку!
Брильянтовую! — Помолчав секунду, Зоя продолжает мечтательно: — Я всегда смотрю на него из окна, когда он идет со службы. Как-то он с дамой шел под ручку, можете себе представить, какой негодяй! Я, как увидела, вся застряслась! Ужас, какая я ревнивая, Шура!
— Как Пушкин… — вдруг вспоминаю я. — Пушкин ведь тоже был Ганнибал.
— Какой же он Ганнибал, если он Пушкин! — смеется Зоя над моей глупостью. — Вы что-то путаете, Шурочка.
Зоя не знает, что Пушкин был из рода Ганнибалов, что в его жилах была негритянская кровь. Ничего она не знает… Ну и я тоже хороша! С кем вздумала равнять Пушкина!
В общем, обычное развлечение наших пансионерок-старшеклассниц. В закрашенных окнах дортуаров они выскабливают маленькие кружочки — величиной с двугривенный. И смотрят сквозь эти кружочки на большой мир. Кто как одет, кто красавец, кто урод, влюбляются в проходящих по улице мужчин. Если удается узнать имя, отчество и фамилию, пишут этим незнакомцам письма…
— Вы не подумайте… — словно оправдывается Зоя. — Я своей фамилии не подписала. Все-таки я не кто-нибудь: Ганнибалы — старинный дворянский род. Я подписалась знаете как?
«Любящая вас до гроба прекрасная незнакомка». Правда, красиво?
«До гроба» она любящая! Понимает она, что такое любовь, да еще до гроба!
В этот же день мне закатывает скандал другая любительница таинственности — Меля Норейко.
Перед уроком она подходит к моей парте и бросает мне торжественно и мрачно:
— Я с тобой больше не водюсь!
Я отвечаю ей в тон — мрачно и торжественно:
— Я этого не переживу!
Вокруг нас собираются девочки.
— Ты врунья! — продолжает Меля. — Что ты мне наболтала про птицу киви-киви, про тирли-тирли из мексиканской яичницы, про золотые деньги? Я вчера была у Сущевской, нарочно пришла, когда Люси дома не было. Я у ее матери обо всем расспросила… Все — вранье!
Но тут на Мелю нападает Люся Сущевская.
— Так это ты вчера к нам приходила, когда меня дома не было? — спрашивает она. — Ну спасибо! Напугала мою маму до полусмерти… Прихожу домой, а мама плачет-разливается, вся трясется! "Приходила, говорит, какая-то подозрительная личность (это ты, Мелька, подозрительная личность!) — и ну выспрашивать, и ну выспрашивать! Где вы золотые яйца держите?
Хорошо ли у вас деньги спрятаны? И все подмигивает мне, все подмаргивает, и слова у нее все какие-то непонятные: «Трилитрили! киф-киф!» Мама ведь у меня — как дети малые… — Лицо Люси освещается доброй улыбкой, как всегда, когда она говорит о своей матери. — Мама никак успокоиться не могла, все плакала и все уверяла: «Поверь мне, Люсенька, она шпионка, она приходила из полиции…» А это, оказывается, Меля Норейко была!
Теперь хохочут уже все кругом. Если бы не раздался звонок к началу урока, они хохотали бы еще целый час.
В тот же день, открывая передо мной дверь на улицу, старый институтский швейцар Иван Федотыч — мы его зовем «Данетотыч» — говорит мне почти шепотом:
— Вам, барышня, письмо. Из дому принесли…
Переборщил Данетотыч — переложил таинственности. Если письмо в самом деле принесли из дому, зачем говорить об этом шепотом да еще озираясь по сторонам, не слышит ли кто?
Недоверчиво протягиваю руку за письмом. Но тут Данетотыч делает еще одну ошибку, на этот раз роковую:
— Приказали вам беспеременно прочитать. И чтоб распечатывали осторожно. Чтоб не мяли…
Все ясно: очередная Ленькина проделка! Я уж получала от него такие «письма»: распечатаешь конверт, а в нем живая муха.
Ошеломленная своим пребыванием в запечатанном конверте, муха не вылетала, а как-то сконфуженно, осторожно перебирала ножками, встряхивая крылышками, как дама, оправляющая растрепавшуюся прическу. Был даже такой случай: из одного Ленькиного «письма» выполз… живой червяк!
Я уже протянула руку, чтобы отстранить письмо. И еще хочу сказать Данетотычу какие-нибудь величественно-гордые слова: отдайте, мол, обратно, мне это не нужно! Но слаб человек. Ведь знаю же, знаю, что это Ленька чудит. Ну, а вдруг не он? Вдруг там что-нибудь путное — вроде указания долготы и широты в запечатанной бутылке, найденной в желудке акулы в первой главе «Детей капитана Гранта»?
И я беру письмо. Не распечатываю, только ощупываю пальцами. В нем какой-то предметик, маленький, по форме вроде флакончика. Если это Ленина работа, то во флакончик, может быть, налито что-нибудь противное, вонючее, от чего расчихаешься, как от нашатырного спирта.
На улице опускаю в почтовый ящик дурацкое письмо Зои Ганнибал, потом иду к тому месту за углом кондитерской, где, я уже знаю, наверное, дожидается меня Леня.
Ну конечно, он там. Ухмыляется издали.
Мрачно подаю ему нераспечатанное письмо:
— Барыня сказал: «Ответа не будет!»
Эту фразу мы с Леней незадолго перед тем слыхали в театре.
Там ее произносил актер, изображавший лакея в ливрее с блестящим позументом.
— Ах, господин лакей, какая глупая лошадь — ваша барыня! — декламирует Леня так громко, что на нас оглядываются прохожие. — Если бы она распечатала письмо, она была бы в восторге!
Слегка надавливаю на продолговатую штучку, вложенную в конверт. Штучка словно подается, становится мягче.
— Что ты делаешь? — сердится Леня. — Не мни лапой, раздавишь!
Но я уже достаю из конверта завернутую во много бумажек шоколадную конфету — ликерную бутылочку…
— Слава богу, догадалась! Я тебе послал чудный подарок, а ты… И с чего это ты сегодня такая?
— Какая еще — такая?
— Ну… такая, словно ты уксусу нанюхалась!.. Хочешь, я тебе еще один подарок сделаю? Роскошный!
Мы как раз поравнялись с магазином музыкальных инструментов. В витрине среди балалаек, мандолин, скрипок, как богач среди бедных родственников, возвышается огромный барабан.
— Хочешь? — спрашивает Леня так, словно речь идет о какой-нибудь свистульке. — Самый нарядный из всех музыкальных инструментов! И самый громкий из всех. Хочешь — подарю?
Для друга ничего не жалко!
И, не давая мне опомниться, Леня мгновенно вталкивает меня в дверь магазина.
— Чем могу служить? — приветливо обращается к нам продавец.
Леня указывает на барабан:
— Сколько стоит эта штука? Ну, вон та, круглая, пузатая, а?
— Барабан? — удивляется приказчик.
— Ага, ага! Вот именно — барабан. Сколько он стоит, а?
Приказчик отчеканивает, словно предлагая прекратить неуместные шутки:
— Вы желали бы приобрести барабан?
— Ага… Желали бы… — отвечает Леня все с той же глупой интонацией.
— Вы играете на барабане? Умеете?
— Не-е-ет! Я пианист. А барабан — это для нее, — показывает Леня на меня. — Она умеет. Она
