захлебнешься скукой и пойдешь ко дну… Пишите, машите!
Ну, в общем, сейчас все это — уже дело прошлое. Такое прошлое, что его можно забыть, не вспоминать во все время летних каникул — до конца августа.
Когда я, ликуя, прибегаю в этот день домой… «Перешла! Со второй наградой!»… я застаю у нас гостя, любимого папиного гостя, Александра Степановича Ветлугина. И так удачно пришел Александр Степанович — словно подкараулил! — застал папу дома! Правда, папа, как он выражается, «заскочил» домой лишь на короткие минуты между двумя больными, но все-таки они встретились, и оба рады, что могут перекинуться хотя бы самыми важными мыслями, накопившимися за целый год отсутствия Александра Степановича.
Я очень люблю смотреть, как папа встречается со своими друзьями, с теми, кого он любит и уважает.
К маме очень часто приходят и «забегают» ее знакомые. Среди них есть, конечно, и настоящие мамины друзья, но чаще всего это ни к чему не обязывающие знакомства и ничего не значащие, даже не запоминающиеся разговоры. Прибежали, расцеловались с мамой: «Ах, дорогая, вы слыхали?» — «Милая, это ужасно, совершенно ужасно!» (или, наоборот: «Это прелестно, совершенно прелестно!») — «Ах, вчера Самойлов играл Гамлета, это невозможно описать!» — «Куда же вы спешите?» — «Ах, не говорите, миллион всяких дел!» Опять расцеловались — и нет гостьи: убежала! Зачем она примчалась, почему улетучилась, что ей было нужно, — непонятно. Через пять минут после ее ухода мама забывает о ней.
Только Юзефа ворчит, передразнивая гостью:
— И ту-ту-ту! И тру-ту-ту! И чмок-чмок-чмок! А, бодай ее!..
А вот папа встретился с Александром Степановичем: они обрадовались друг другу (год не видались!), даже обнялись, расцеловались, хотя и по-мужски бестолково, неумело, и жмут друг другу руки, а папа даже ласково трясет Александра Степановича за плечи. И оба взволнованы, даже растроганы встречей.
— Ну как? — спрашивает папа неизвестно о ком и о чем.
— Шлепаем помаленьку! — весело отвечает Александр Степанович.
Такой не очень, по правде сказать, толковый разговор происходит между ними всякий раз после какой- нибудь отлучки Александра Степановича по своим делам в другой город. И всякий раз мне кажется — нет, не «кажется», а я знаю, чувствую, — что папа почему-то беспокоился об Александре Степановиче и радуется, что с ним все, оказывается, благополучно.
Александра Степановича я помню очень давно — еще когда я была совсем маленькая. Все эти годы он приходил к нам почти каждый вечер.
— Я у вас ручное домашнее животное! — говаривал он иногда шутя.
— Ну, какое вы домашнее животное, когда вас даже чаем не напоишь: брыкаетесь! — сердилась иногда мама. — Терпеть не могу гостей, которые ничего не пьют и не едят!
— Кто же виноват, Елена Семеновна, что вы, как гоголевский помещик Петр Петрович Петух, заявляете своим гостям: «На что вы мне нужны, если вы уже пообедали?» — посмеивался Александр Степанович.
Но, в самом деле, то ли от большой застенчивости Александра Степановича, то ли от его постоянной боязни, как бы не обременить, не быть в тягость, но прошел не один месяц и даже не один год, пока он наконец освоился у нас, перестал дичиться и сопротивляться маминому гостеприимству: стал пить чай, а иногда даже ужинать с нами.
Александр Степанович очень много знает. Папа говорит, что он богато, разносторонне образованный человек. Вероятно, есть и такое, чего он не знает, — ведь невозможно знать все на свете!..
Но мы, дети, мои подруги, я и Леня Хованский (мы с Леней с детства, как говорится, растем вместе и дружим, как брат с сестрой) — все мы уверены, что Александр Степанович знает все и обо всем. У Александра Степановича нам нравятся те черты, которые отличают его от окружающих людей, — например, его суровое, спартанское отношение к жизненным благам. Уж сколько лет мы видим на нем все тот же сильно поношенный костюм, очень пожилую шляпу, утомленные жизнью башмаки! Для того чтобы Александр Степанович купил себе что-нибудь новое, ох, для этого надо, чтобы старое износилось вконец!
Правда, Александр Степанович, вероятно, зарабатывает не много. Лет десять назад он преподавал историю в одной из мужских гимназий нашего города, но, хотя его очень любили ученики, начальство почему-то уволило его. Несколько лет после этого Александр Степанович еще донашивал форменный учительский вицмундир и, лишь когда тот совсем обветшал, заменил его штатским костюмом — самым, дешевым, какой можно купить в магазине. Вот и сейчас мама удивляется: был в Париже — в Па-ри-же! — и даже шляпы новой не купил! Единственная покупка, вывезенная им из-за границы, — очки для его больных глаз. Нельзя сказать, чтобы это была уж очень роскошная обновка!
На какой заработок живет Александр Степанович? Главным образом на то, что получает за свои заметки и статьи, которые печатаются в местной нашей газете, а иногда и в столичных журналах. Статьи эти мне пока еще совсем «не по зубам». Все больше — «вопросы экономики города и деревни», и другие в том же роде. Наверное, это важные вопросы. И папа уверяет, что пишет Александр Степанович талантливо, только все это, как говорится, не по моей башке…
А пока оба друга продолжают радоваться своей встрече.
— Так, говорите, шлепаете помаленьку? — спрашивает папа и смеется весело, как будто «шлепанье» Александра Степановича — невесть какая радость.
— Шлепаем, шлепаем, — вторит ему Александр Степанович. — Нога за ногу задеваем!..
— Целый год по заграницам странствовали! Воображаю, чего насмотрелись!
— Да, — скромно подтверждает Александр Степанович. — Кое-что видел. И кое-кого… Сейчас, впрочем, главная сенсация — пересмотр дела Дрейфуса. Вся Франция — да и весь остальной мир! — кипит, как огромный котел на огне!
— Нам-то, надеюсь, подробно расскажете?
Вот в этот самый момент, когда я навостриваю уши, — сейчас Александр Степанович начнет рассказывать! — в комнату входят новые люди. Это студент Матвей Фейгель, брат моей подруги Мани, и старая Вера Матвеевна, которую все в городе называют «слепой учительницей» (она слепая на оба глаза).
— Вот, — обращается Александр Степанович к вновь пришедшим, — Яков Ефимович просит меня рассказать о загранице, о деле Дрейфуса…
— Ну, значит, мы пришли в самый раз! — говорит Вера Матвеевна.
— Чудно-чудно-чудно! — хлопает в ладоши Матвей.
Он вообще необыкновенно радостный юноша, и «чудно-чудно-чудно» чуть ли не любимое у него слово.
Тут разговор начинается, собственно, о том, что Александр Степанович не просто расскажет, но сделает подробный доклад «о загранице». И не только нам, маленькой кучке его ближайших друзей, но и более широкому кругу слушателей. К этой деловой беседе привлекается и мама. Обсуждают в подробностях, как это сделать, когда, где, перед какими слушателями, а главное: как это осуществить? Ведь публичной лекции на такую тему — да еще кому? Александру Степановичу Ветлугину! — полиция не разрешит.
Оставим ненадолго участников этой беседы. «У нас теперь не то в предмете… — как сказано в „Евгении Онегине“. — Мы лучше поспешим на бал, куда стремглав в ямской карете уж мой Онегин поскакал»… Бал не бал — балов у нас не бывает, но всетаки званый вечер.
Именно так — «званый вечер» — назвал это увеселение околоточный пристав в полицейском участке, куда дедушка отправился получать разрешение на устройство в нашей квартире приема гостей. Это недавно ввели правило: если число приглашенных превышает десять человек, надо иметь специальное разрешение от полиции. Иначе могут быть неприятности: явится полиция, прервет всякое веселье, «перепишет» всех присутствующих, то есть составит протокол с подробным списком гостей — с именами-отчествами, фамилиями, адресами, — и в заключение предложит всем участникам «незаконного сборища» разойтись по домам.
За разрешением на прием гостей отправили в полицию нашего грозного дедушку. Перед тем его десятки раз молили, чтобы он не спорил с приставом, не читал ему наставлений и, в особенности, не учил его «быть человеком», и так далее, и тому подобное. Дедушка даже обиделся:
— Что это вы, скажите на милость, вгрызлись в меня, как свиньи в навоз? Что я, по-вашему, идиот? Зачем я буду учить пристава, чтобы он был человеком, когда он все равно кругом свинья, и тут уже ничем
