хижины в другую. Дровосеки никогда не разрушали те временные жилища, которые строили для себя на весь сезон рубки деревьев. В сущности, такая бережливость отнюдь не была свойственна Людям подобного толка, и их стремление оставить после себя дом объяснялось гораздо проще: существовало некое, весьма устойчивое суеверие среди дровосеков, предписывающее водить дружбу с деревьями, а стало быть, не разрушать дома, которые на всю весну, лето и осень служили убежищем для шести человек. Вот потому-то эти заброшенные жилища давали приют бродягам и попрошайкам, которые так и рыскали по всему краю в поисках поживы и пристанища.
Вот уж более пятидесяти лет Китти кочевала из одного такого жилища в другое, всякий раз обосновываясь неподалеку от этого леса. Мэри с детских лет знала ее историю, которую другие давно забыли: уж очень далеко в лесу жила Китти все это время, оберегая собственное уединение, не всякий отваживался забредать так высоко на холмы. Будучи маленьким ребенком, Мэри частенько с другими ребятишками дразнила несчастную женщину. Ей даже доставляло некоторое удовольствие звонко выкрикивать «ведьма», а затем с визгом пускаться наутек вместе с остальными, когда Китти бросалась за ними в погоню. Тогда они походили на стайку маленьких чертят, которые кидаются врассыпную, завидев Вельзевула. А затем Мэри поняла, кем на самом деле была эта женщина: нищенка, загнанная в ловушку собственного несчастья и безумия, окончательно запутавшаяся и потерянная. Узнав же ее историю, полную горя и боли, Мэри была тронута до глубины души, и гораздо позже, принявшись пасти коз, она частенько на склонах холмов сталкивалась с Китти, и всякий раз эта женщина служила ей напоминанием о той нелепой трагедии, что случилась с нею в далеком прошлом. И вот вновь, глядя, как Китти старательно и бережно заворачивает трубку в листья букового дерева, Мэри припомнила эту историю.
Отец Китти работал дровосеком, родился он более девяноста лет назад, в правление королевы Анны[23], как раз за долиной в Ламплу, в деревушке, названной так в честь одного из самых жестоких баронов, который силой оружия завладел здешними землями. Со времен его правления весь этот край был погружен в сон темных предрассудков и закоснелого суеверия. Еще до недавнего времени, уже в конце просвещенного восемнадцатого века, эпохи Разума, соперничающей с античностью, в Ламплу все еще жили старые женщины, убежденные, что с помощью наговоров можно кого угодно свести в могилу или напугать до смерти. Мать Китти считалась такой колдуньей: всегда одетая в мрачное черное платье, она владела множеством заклинаний, умела врачевать самые разные болезни, ожоги; влиять на погоду, к тому же знала различные гадания и умела лечить животных.
Наверное, именно потому отец Китти с радостью пропадал в лесах со своей артелью, единственным утешением и отрадой для него была маленькая Китти, к которой он питал самые теплые и сердечные чувства. Счастливое в своей наивности дитя, прекрасная любимица леса, она и внешне напоминала маленькую фею. Когда ей исполнилось шестнадцать, она встретила Уильяма, который был на четыре года старше ее и только-только закончил обучение в Лондоне. Жил он в деревеньке, близ Баттермира, работал плотником и каждую неделю захаживал к ее отцу за древесиной. Они полюбили друг друга. Родители с обеих сторон были рады такому выбору и лишь попросили подождать, пока Китти не исполнится восемнадцать. Влюбленные согласились.
Гибель его была фантастической. Как-то раз в середине лета, после долгой работы с раннего утра, он позавтракал и лег вздремнуть, прислонившись головой к валуну. И когда внезапно разразилась гроза, именно в этот валун попала молния. От удара камень — как утверждали местные жители — перевернулся и сломал Уильяму шею.
С того самого дня Китти не желала покидать лес.
Сначала отец пытался ее увещевать, однако она, оставаясь совершенно непреклонной, словно бы ожесточилась против мира. И как ни следили за ней родители, Китти снова и снова убегала в лес, как только выпадала малейшая возможность. Им и самим стало невмоготу видеть ее заплаканное личико да слышать беспрестанные рыдания. И наконец они отпустили ее. Мать сочла, что горе повредило рассудок дочери, и теперь, не видя ее, даже испытала некоторое облегчение. Но вот отец, не пережив горя, свалился от какой-то совсем уж пустяковой болезни, с которой прежде справился бы в два счета. С тех самых пор Китти осталась жить в лесу. Далеко в холмах, вверх по долине от Баттермира и Лортона, она никогда далеко не уходила от того злополучного валуна, что послужил причиной смерти ее нареченного.
Когда Мэри исполнилось пятнадцать, отец взвалил на ее плечи целый ряд обязанностей по работе в гостинице, и именно тогда капитан Бадворт, сам того не ведая, принес девушке немало неприятностей своей изданной книгой. Мэри, желавшая найти уединение, стала регулярно, каждую пятницу, рано утром, навещать несчастную женщину. Мистер Фентон одобрял подобную благотворительность, к тому же мать тоже поддерживала дочь в этой христианской добродетели. Почти десять лет; около пятисот визитов; и все это время, стараясь быть вежливой и учтивой, Мэри так и не решилась задать те вопросы, которые не давали ей покоя. Какой он был? Как сильно они любили друг друга? Что Китти почувствовала, когда увидела его мертвым? А не задумывалась ли она над тем, что такая глубокая печаль, поселившаяся в ее израненном сердце, уж слишком безутешна, ни одна память не способна вынести такое?
Лицо пожилой женщины, внешне схожей с цыганкой, было смугло и гладко, точно покрыто глянцевым лаком. Она сидела перед своим вигвамом, с заросшей дерном крышей, как невесть откуда взявшаяся скво. Густая грива каштановых волос, заплетенная в небрежную косу, была сложена на затылке и кое-как завязана бечевкой. Большие глаза цвета незабудок смотрели на Мэри только в те короткие мгновения, когда Китти думала, будто за ней никто не наблюдает. Все же остальное время взор ее был устремлен в пустоту. Ее маленькое, сухое тело, такое ловкое и приспособленное к жизни среди сурового леса, била мелкая дрожь. Всякий раз Китти не могла сдержать волнения, когда ощущала неподдельный интерес со стороны другого человека, тем более, что ей редко доводилось оставаться в компании приятных людей. Время от времени она улыбалась Мэри, обнажая при этом несколько редких, сгнивших до черноты зубов, которые, однако же, нисколько не уменьшали очарования ее чисто девичьей застенчивости. Эта улыбка совершенно покоряла Мэри. И в самом деле, здесь, с Китти, на краю леса, она чувствовала такое облегчение, забывая о собственных бедах, что купалась в этом чувстве, точно в своем тайном водоеме на холме.
Беседовали они о деревьях. О них Китти знала все, как, впрочем, и о живности, водившейся в здешних краях. Китти с воодушевлением рассказывала о новых берлогах, о лисице, которая укусила за ухо щенка, о сове, схватившей крысу. Поведала она и о том, что слышала вой волка, хотя уже давно было известно: последнего волка в Англии убили несколько лет назад в сорока милях к югу, рядом с заливом.
Одного лишь присутствия Мэри было довольно старой женщине, о большем она и не мечтала. Она ничего не желала слышать ни о каких деревенских сплетнях и новостях. Мэри лишь однажды упомянула о Томе, догадываясь, что его столь нежданная женитьба не вызовет никакого интереса у Китти. Сторонний наблюдатель, питая даже самые искренние симпатии к этому несчастному существу, тем не менее наверняка назвал бы ее старой каргой. Однако ж Мэри знала ее куда лучше всех прочих. В ее представлении голос Китти звучал столь же естественно и гармонично, как журчание стремительного потока, шелест ветра, как те звуки, что носились над долиной по ночам. И все же, несмотря на все свои странности, Китти была обычной женщиной, когда-то, в стародавние времена, молодой и красивой, как сама Мэри. У нее был избранник, а затем случилось несчастье, и она, потеряв любимого, нашла в себе силы жить дальше, сохраняя в душе верность своему суженому. Эта одетая в лохмотья старуха пробуждала созвучные струны в душе юной подруги.
— Ты берешь для нее табак из моих запасов, ведь так? — Этими не слишком приветливыми словами отец встретил Мэри по возвращении. Девушка тут же во всем созналась. Джозеф хотел уж было по привычке отругать ее, но на сей раз сдержался. Он и без того с каждым годом все больше опасался, что его сокровище вскорости ускользнет от него. Свадьба Элис стала для него самой неожиданной и желанной отсрочкой.
— Она всю свою жизнь терпела сплошные невзгоды, — заявила Мэри в ответ. Ее недомолвки выводили его из себя и даже пугали.
— К нам прибыл прекрасный молодой джентльмен со своей леди, приехали они в легком экипаже и сейчас отдыхают в гостиной, пьют чай. — Он помолчал, его снедали муки совести от того, что он вот так беззастенчиво выставляет ее на всеобщее обозрение. — Ты не могла бы сходить и узнать, не угодно ли им чего-нибудь еще? Я не без основания полагаю, что они прибыли сюда с такой поспешностью, дабы полюбоваться на Красавицу. — И он улыбнулся с мягкой хитрецой, которая давным-давно уже перестала действовать на Мэри. Однако на сей раз она вдруг ощутила щемящий стыд.
