Чтобы лучше слышать разговор, кузены прочистили его уши.
– Учтите, – прошипел он внутренним голосом, – что это вы там резвитесь, как жеребчики, а я, Тутанхамон, ушел в гробницу, на покой, когда вас всех еще и в проекте не было.
– Но… – Камерный квартет лихо крутил его глазами. – Мы
Они подожгли запал в его животе, взорвали бомбу в груди.
– Нет!
Прадед дернул веревку, под ногами кузенов разверзлась черная пасть люка, и они полетели вверх тормашками в бесконечный лабиринт воспоминаний, сутолоку объемных форм, ничуть не менее живых и блистательных, чем девушка напротив. Падение длилось и длилось.
– Поберегись!
– Я заблудился!
– Питер?
– Я где-то в
– А я плыву по Гудзону на пароходе. Вильям?
– Я в Лондоне, – откликнулся далекий голос Вильяма. – Боже! Судя по газетам, двадцать первое августа одна тысяча
– Сеси?! Это
– Нет, моя! – прогремел со всех сторон голос Пращура. – Вы все еще у меня в ушах, но живете в кусках моего прошлого. Поберегите свои нежные головки!
– Постой, постой, – вмешался Вильям, – это что тут такое? Гранд-каньон или твой гипофиз?
– Гранд-каньон. Тыща девятьсот двадцать первый.
– Девушка, и какая! – воскликнул Питер. – Вот здесь, в двух шагах!
И действительно, эта девушка была прекрасна, как весна, растопившая снега двести лет назад. Прадед не помнил ее имени, да в общем никогда его и не знал. Случайная встречная с букетиком земляники в руке.
Питер попытался схватить изумительное видение за руку.
– Прочь! – крикнул Пращур, но лицо девушки уже взорвалось миллионом искр и растворилось в полуденном воздухе.
– Вот же черт, – пробормотал Питер.
А его братцы уже шарили по углам, взламывали двери, распахивали ставни.
– Боже! – кричали они. – Вы только посмотрите!
Ибо здесь Пра-Пра-Прадедовы воспоминания лежали аккуратно, как сардины в банке, в миллионы рядов и миллионы слоев, систематизированные по дням, минутам и секундам. Вот девушка расчесывает свои длинные черные волосы. А вот другая, блондинка, здесь она бежит, а здесь – спит. И все замурованы в соты цвета их нежных щек. Ослепительные улыбки. Их можно выбирать, разглядывать, отсылать прочь, призывать назад. Крикни: «Италия, 1797!» – и они затанцуют в прохладных беседках или поплывут по искрящимся волнам.
– Дедушка, а бабушка, она о них знает?
– Ой, а тут ведь еще!
– Тысячи и тысячи!
– Вот! – Прадед сдернул покров с новой пачки воспоминаний.
В лабиринт вступили тысячи женщин.
– Браво, дедушка!
Он чувствовал, как по всей его голове, от уха до уха, четверка кузенов обшаривает города, переулки, комнаты.
А затем Джек поймал за руку одну особо понравившуюся ему девушку, благо рядом никого не было.
– Попалась?
– Идиот, – прошептала девушка. И обернулась.
В одно мгновение ее прекрасная плоть ссохлась, выгорела. Подбородок заострился, щеки ввалились, глаза глубоко запали.
– Бабушка, это
– Четыре тысячи лет назад, – проворковала Пра-Пра-Пра…
– Сеси! – взъярился Пращур. – Запихни этого недоумка в собаку, в осину – куда угодно, лишь бы прочь из моей долбаной башки!
– Брысь отсюда! – приказала Сеси.
Джек пробкой вылетел наружу.
И тут же оказался в голове воробья, отдыхавшего на телеграфном проводе.
Иссохшая бабушка так и стояла в полумраке, но затем дедушкин внутренний взгляд снова одел ее в прежнюю плоть, вернул краски ее глазам и щекам. Убедившись, что теперь с бабушкой все в порядке, дедушка спровадил ее в один из садов древней – нет,
И открыл глаза.
Яркий свет на мгновенье ослепил оставшуюся троицу.
Девушка так и сидела напротив, в каких-то двух шагах.
Кузены встрепенулись.
– Дураки мы! – сказали они. – Какое нам дело до всего этого
– Да, – прошептала Сеси, – здесь и сейчас. Сейчас я запихаю дедово сознание в ее тело, а ее мысли и мечты – в
– Да! – гаркнула буйная троица.
– Нет. – Прадед вынул из кармана две белые таблетки, бросил их себе в рот и проглотил.
– Что ты делаешь?!
– Вот же черт! – сказала Сеси. – А ведь какой был прекрасный, прегнусный план.
– Доброй вам ночи, приятного сна, – улыбнулся Пращур. – А что касается вас… – Его мудрые, начинавшие слипаться глаза скользнули по лицу девушки. – Вы, юная леди, только что избежали судьбы много худшей, чем смерть четырех кузенов.
– Извините?
– Невинность, пребывай в своей невинности, – пробормотал Пра-Пра-Прапрадед и сладко уснул.
Поезд подошел к Соджорну, штат Миссури, ровно в шесть, и только тогда Джеку, сосланному в голову придорожного воробья, было дозволено вернуться.
Никто из соджорнских родичей не захотел дать приют беспутным кузенам, так что Пращур был вынужден вернуться в Иллинойс с головой, все так же отягощенной их присутствием.
Там они в конечном итоге и остались, каждый в своем луною и солнцем освещенном закутке необозримо огромного, всякой всячиной заваленного чердака.
Питер нашел себе приют в Вене 1840 года, в компании некоей малость свихнутой актрисы; Вильям поселился в Озерном крае[9] вместе с белокурой шведкой, чей возраст абсолютно не поддавался определению, в то время как Джек без устали метался по притонам и злачным местам – сегодня в Сан-Франциско, завтра в Берлине, послезавтра в Париже, – выплывая время от времени этаким развратным огоньком в дедовых глазах. Ну а внезапно образумившийся Филип заперся в библиотеке с похвальным намерением проштудировать все любимые книги деда.
А иногда, глухой ночью, прадед прокрадывается все по тому же чердаку к прабабушке, не четырехтысяче-, но четырнадцатилетней.
– Ты! – кричит она. – В твоем-то возрасте!
Она кричит на него и машет руками, и в конце концов дедушка сдается, уходит от нее, хохоча на пять
