сонными улочками города, над сырой изумрудно-зеленой низиной, в широкий, всем ветрам открытый мир. День напролет она блуждала, не нуждаясь ни в каких дорогах, не повинуясь никаким заранее составленным планам. Вселившись в собаку, она сидела на солнцепеке, выкусывая из свалявшейся шерсти блох и репьи, грызла сочные, хрусткие кости, обнюхивала остро вонявшие мочой деревья, слушала лай других собак, носилась вместе с ними, широко, по-собачьи, улыбаясь. Это было больше чем телепатия – какой телепат может войти в дом по одному дымоходу и выйти по другому? Она вселялась в одуревших от безделья котов, в желчных старых дев и в первоклассниц, прыгающих на одной ножке по криво нарисованным на земле квадратикам, в утомленных любовников, отдыхающих на утренней постели, и в крошечный розовый мозг их нерожденного ребенка.
Ну а куда сегодня? Куда?
И она решила.
И стремглав, как ласточка из гнезда, вылетела из своего тела.
И в тот же самый момент в мирный, объятый тишиной Дом ворвался смерч бешеной ярости. Сбрендивший дядюшка, чья жуткая репутация заставляла всех прочих членов Семьи относиться к нему с ужасом и отвращением. Дядюшка из эпохи трансильванских войн, сумасшедший владетель ужас наводившего замка, который сажал своих противников на кол, чтобы они часами корчились в невыносимых муках, взывая к небесам о скорейшей смерти. Этот дядюшка, Йоан Ужасный, или, как еще его называли, Неправедный, прибыл из опасных дебрей Юго-Восточной Европы несколько месяцев тому назад, но в Доме не нашлось места для столь презренной личности со столь жутким прошлым. Семья была необычна, возможно, экстравагантна и даже до некоторой степени гротескна, но у нее не было ровно ничего общего с такой пагубой, с таким вселенским ужасом, как этот нелюдь с его налитыми кровью глазами и голосом палача, душегуба.
Ворвавшись в полуденно-тихий Дом, где бодрствовали только Тимоти и мать, а все остальные спали, страшась солнечного света, Йоан Ужасный грубо отпихнул их с дороги и бросился на чердак с воплями столь яростными, что песчаное ложе Странницы взвилось африканским самумом.
– Проклятье! – орал он. – Где она? Здесь? Или я опоздал?
– Уходи, – сказала взбежавшая на чердак мать. – Ты что, ослеп? Она ушла и может не вернуться ни сегодня, ни завтра.
Йоан Ужасный, он же Неправедный, злобно пнул песок у изголовья спящей девушки, а затем схватил ее за запястье и попытался нащупать пульс.
– Проклятье! – проревел он снова. – Прикажи ей вернуться! Она мне
– Ты что, не слышал, что я тебе сказала? – шагнула вперед мать. – Не трогай ее. Ее нужно оставить в покое.
Трансильванский изверг раздраженно оглянулся. Его длинная рябая физиономия густо налилась кровью и не выражала ровно ничего, кроме тупой жестокости.
– Куда она улетела? Я
– Она может быть в босоногом мальчишке, который носится сейчас по лугу, – сказала мать. – Или в раке, засевшем под корягой в ближайшем ручье. Или она смотрит на мир глазами старика, играющего в шахматы в скверике перед парком. А может, – по ее губам скользнула издевательская улыбка, – она сейчас здесь, смотрит на тебя и лопается от смеха. Да, ты очень бы ее посмешил.
– Как? – Йоан тяжело повернулся. – Если б я
– Да нет ее здесь, конечно же нет, – остудила его мать. – А если б и была, ни ты, ни я не могли бы это узнать. А зачем она тебе понадобилась?
Кошмарный дядюшка помолчал, вслушиваясь в далекий колокольный звон, а затем злобно мотнул головой.
– Что-то такое… внутри… – Не договорив, он наклонился к мирно спящей девушке. – Сеси! Вернись! Ты же можешь, если захочешь!
В чердачное окошко вливались потоки солнца. Под сонными руками Сеси текли вековые пески. Вдали опять зазвонил колокол, и Йоан наклонил голову, тревожно вслушиваясь в этот сонный полуденный звук.
– Я надеялся на нее. Весь прошлый месяц меня обуревали жуткие мысли. Я почти уже собрался сесть на поезд и поехать за помощью в город. Но Сеси может убрать эти страхи. Она может смести всю грязь и паутину, обновить меня, ты понимаешь это? Она
– После всего того, что ты устроил для Семьи? – прищурилась мать.
– Я ничего не устраивал!
– Когда у нас не нашлось для тебя комнаты, потому что Дом был полон под завязку, ты проклинал нас…
– Вы всегда меня ненавидели!
– Возможно, мы тебя боялись, но твоя жуткая история давала все к тому основания.
– Это еще не причина указывать мне на дверь!
– Очень даже причина! И все равно, если б у нас нашлось место…
– Ложь, ложь и еще раз ложь!
– Сеси не станет тебе помогать. Семье бы это не понравилось.
– Будь проклята эта Семья!
– Ты уже нас проклял. За последний месяц кое-кто из членов семьи исчез. Ты треплешь языком в городе. Еще немного – и за нас возьмутся.
– А что, могут и взяться! Я напиваюсь и начинаю болтать. Если вы мне не поможете, я буду пить еще больше. Проклятые колокола! Сеси может сделать, чтобы они не долдонили!
– Эти колокола, – сказала мать. – Когда они начали звонить? Как давно ты их слышишь?
– Давно? – Он замолчал и прикрыл глаза, вспоминая. – С того времени, как вы захлопнули дверь у меня перед носом. С того времени, как я пошел и…
– Напился, и разболтался, и сделал так, что над нами задули враждебные ветры.
– Я ничего такого не делал!
– У тебя на лице все написано. Ты говоришь одно и тут же угрожаешь другим.
– Так вот, послушай тогда меня, – ощерился Йоан Ужасный. – И ты, сонная, – повернулся он к Сеси, – ты тоже послушай. Если к закату ты не вернешься, не перетрясешь мой мозг, не очистишь мою голову…
– Так у тебя есть на такой случай полный список всех нас, и ты своим пьяным языком сделаешь его всеобщим достоянием?
– Это ты сказала. Я этого не говорил.
Йоан замер и плотно зажмурился. Дальний звон, святый, святый, святый звон звучал все громче, и громче, и громче…
– Ты слышала, что я сказал? – взревел он, стараясь перекричать проклятые колокола.
А затем попятился и выбежал из чердачной каморки.
Тяжелые башмаки прогрохотали по лестнице, по прихожей, затем хлопнула дверь, и в Дом вернулась тишина. И только тогда высокая бледная женщина взглянула на мирно спящую Странницу.
– Сеси, – позвала она вполголоса. – Вернись домой.
Ответом ей была тишина. Мать подождала несколько минут, но Сеси так и не проснулась.
Йоан Ужасный, Неправедный пересек скошенный луг и начал блуждать по улицам городка, разыскивая Сеси, подозревая ее в каждом ребенке, страстно облизывающем мороженое, в каждой блохастой собачонке, деловито трусящей в страстно предвкушаемое никуда.
Йоан остановился и вытер лицо носовым платком. «Я боюсь, – сказал он себе. – Боюсь».
На высоко натянутом проводе сидела телеграфная строчка – точка-тире – птиц. Может, и она там? Смотрит на него круглым птичьим глазом, чирикает, охорашивает перышки – и до упаду хохочет?
Далеко и сонно, словно воскресным утром, в безысходном ущелье его головы зазвонили колокола. На него навалилась кромешная мгла, в которой плавали бледные лица.
– Сеси! – крикнул он всему и ничему. – Сеси, ты можешь мне помочь, я знаю! Встряхни меня! Встряхни!
