боясь сблизиться с ним, чтобы не дать ему понять, что она такая же женщина, как и другие.
Она обманывала его, и это ужасное сознание теперь терзало ее сердце. Она гордилась им, но никогда не показывала ему этого, никогда не платила ему дани похвал и нелепой лести, которою любящие жены скрашивают путь семейной жизни. Каждый мужчина более или менее божество в своих собственных глазах, и мир должен казаться холодным герою, не оцененному в своем собственном доме. Губерт Гаркрос принужден был обходиться без домашнего поклонения. Если он возвращался домой, гордясь какой-нибудь профессиональной победой, и в минуту торжества сообщал о своем успехе жене, глаза ее не загорались радостью, она не отвечала ему ни одним сочувственным словом; он слышал от нее только, что опоздал к обеду, или что, если он намерен сдержать свое обещание быть на вечере, то ему осталось только полчаса, чтобы одеться.
Она припомнила теперь все такие мелочные подробности своей замужней жизни, припомнила и свидание в Клевендонской картинной галерее, когда он открыл ей тайну своего происхождения, и она не сказала ему ни одного сочувственного слова, думая только о себе, жалея только себя. Тяжело было вспоминать все эти несправедливости теперь, когда жертва их уже не могла дать прощения. До гроба должна она нести бремя этого тяжелого долга, а дальше гроба она не смотрела. Она была женщина религиозная относительно посещения церкви и исполнения обрядов, но не настолько религиозна, чтобы сказать: мы встретимся в лучшем мире, где ты увидишь мое сердце и простишь меня.
Похороны, оживившие на один час пустынный дом, были необыкновенно пышны. Августа, вопреки всем убеждениям окружавших, проводила тело своего мужа до могилы. Она ехала с отцом в передней карете, безмолвная, бледная как полотно, с сухими глазами. Она видела, как массивный дубовый гроб был поставлен в каменную нишу семейного склепа и взглянула на пустое место, где со временем должен был стать ее гроб.
И этим окончилась история ее замужней жизни. С отчаянием в сердце вернулась она в свой дом и нашла шторы поднятыми, окна отворенными, комнаты и балконы установленными множеством цветов. Во всем была заметна жалкая попытка скрыть, что из дома только что вынесен покойник.
Странное желание овладело ею, когда она отправила своего отца с его подагрой в Акрополис-Сквер и избавилась от неловких утешений, — желание побывать в комнатах покойного в третьем этаже, воспоминание о которых было в числе других тяжелых воспоминаний, мучивших ее в последние дни. Помещение его в эти комнаты было одною из мелочных обид, которые он терпел от нее, одним из средств показать ему и всем домашним, что он только второстепенное лицо в доме.
Она поднялась по задней лестнице, широкой и массивной, как и все в этом доме, но устланной простою холстиной и с грязными серыми стенами, и вошла в комнату мужа. Комната была большая, но не веселая, с окнами, при устройстве которых имелся в виду только наружный эффект. Подоконники находились на вышине груди человека, а верхние стекла были затемнены каменным карнизом. Ничего кроме трех клочков неба не видно было в эти окна. Убранство комнаты было самое простое; большая металлическая ванна; большой комод со множеством длинных узких ящиков (новейшее портняжное искусство открыло, что висячее положение гибельно для платья); дубовое кресло без подушек пред туалетным столом; два ряда сапог на стойке пред камином; несколько расписаний железнодорожных поездов и судебный альманах на камине.
Августа села на кресло и начала медленно осматривать комнату. Сколько раз одевался здесь Губерт к церемонным обедам и скучным вечерам, когда охотно предпочел бы остаться дома и посвятить вечер отдыху, который был для него такою редкостью! Сколько раз входил он в эту комнату, чувствуя себя рабом, запряженным в вечно двигающуюся вперед колесницу.
Августа не способна была понять вполне, как тяжела была для него такая жизнь, но она знала, что часто принуждала его ехать в гости, когда он предпочел бы остаться дома, что она стесняла его жизнь своими правилами и не давала ему жить, как он хотел.
Тяжелы воспоминания о таких мелочных несправедливостях, когда жертва их лежит мертвая.
На одной стороне камина стояло несколько сундуков и чемоданов и большой железный ящик, испещренный ободранными ярлыками железнодорожных компаний, тот самый ящик, в котором Губерт Вальгрев возил в Брайервуд свои книги.
«Тут хранятся, вероятно, его бумаги и может быть старые секретные письма, — сказала себе Августа. — Человек, так мало говоривший о своей жизни, должен был иметь тайны».
Она вынула из кармана связку ключей и посмотрела на них с горькою улыбкой. Это были ключи ее покойного мужа, на кольце с его именем и адресом и с ярлыками на каждом ключе.
«Если у него были секреты, я могу теперь узнать их, — подумала она. — Или тайна его происхождения была единственною тайной, которую он имел от меня? Но во всяком случае надо осмотреть его бумаги. Я не хочу, чтобы весь свет знал историю моего мужа».
Она сложила на пол пару пустых чемоданов и, опустившись на колени, открыла ящик.
Вместо ожидаемых бумаг, она нашла сверток шелковых материй и кашмировых платков, французские туфли, головные щетки из слоновой кости, веера, флаконы с духами, связки светлых перчаток, — все вещи, которые Губерт Вальгрев несколько лет тому назад купил для Грации Редмайн.
Мистрис Гаркрос в недоумении выбросила их одну за другою на пол. Вещи были новые, очевидно ни разу не употребленные, хотя и попорченные небрежною укладкой. Ни малейшего клочка бумаги, никакого письма или заметки, которые помогли бы разрешить загадку. Ничего, кроме изящных и дорогих принадлежностей женского туалета, сваленных беспорядочно в большой ящик.
Выбросив их на пол, мистрис Гаркрос принуждена была уложить их снова. Поручить это Тульйон или какой-нибудь другой служанке она не хотела. Она свалила их в ящик как попало, закрыла крышку и два раза повернула ключ, потом с тихим стоном закрыла лицо руками и осталась на полу, неподвижная, как Ниобея.
«Эти все вещи принадлежат какой-нибудь особе, которую он любил, — сказала она себе. — Иначе он не стал бы хранить их».
Она успела заметить, что все вещи были новомодные, сделанные немного лет тому назад, следовательно, не могли принадлежать его матери.
«Этот яблочный цвет был в моде в последнее лето пред моею свадьбой, — подумала она, вспомнив один из кусков шелковых материй. — Буффант сделала мне такое платье для одной загородной прогулки».
Находка этих вещей была тяжелее всех других испытаний, которые она вытерпела в последние дни. Она могла помириться с тем, что муж мало любил ее, но не могла простить ему любви к другой.
«А он должен был сильно любить обладательницу этих вещей, если решился сохранить их», — подумала она.
Все вещи были роскошные и дорогие. Мистрис Гаркрос вспомнила рассказы светских матрон о прекрасных виллах в Фульгаме и Сент-Джонс-Вуд и подумала, что эти вещи должны были быть украшением одной из таких вилл. Это предположение ввергло ее в лабиринт тяжелых догадок, но она была далека от мысли, что эти роскошные наряды были приготовлены для чистой, нежной, правдивой деревенской девушки.
Глава ХLVII. «ДЛЯ ЧЕГО ОТКРЫВАТЬ ИСТИНУ? ОНА НЕ МОЖЕТ ПОВРЕДИТЬ МЕРТВОМУ»
Ричард Редмайн был заключен в Медстонскую тюрьму. Много тяжелых допросов пришлось ему выдержать, прежде чем был составлен обвинительный акт против настоящего преступника и признано возможным освободить Джозефа Флуда. Потом, около времени уборки хмеля, собрались ассизы, и Ричард Редмайн, владелец Брайервуда, добрый хозяин, веселый откровенный фермер, для многих преданный друг, был вызван в суд, чтобы быть обвиненным в ночном убийстве.
Глубочайшая тишина воцарилась в зале суда, когда преступник, признанный виновным, но заслуживающим снисхождения, был спрошен, не имеет ли он сказать что-нибудь с своей стороны.
— Да, — отвечал Редмайн спокойно. — Я имею сказать нечто, если позволите. Я желал бы, чтобы свет знал, за что я убил этого человека.
