СЕКРЕТНЫЙ ЯЩИК
Мы вновь возвращаемся в Одли-Корт. Августовское солнце катится к закату. Тишина вокруг такая, что становится не по себе. Замычит ли корова на лугу, плеснет ли форель в пруду, выведет ли усталая птица несколько прощальных нот, проскрипит ли воз – каждый этот звук, поминутно нарушающий тишину, делает ее еще более гнетущей. Кажется, что здесь, у стен серого здания, покрытого плющом, зарыт покойник – настолько мертвенно разлитое вокруг спокойствие.
Часы над аркой пробили восемь. Двери черного хода тихо отворились. На пороге показалась девушка. Она украдкой скользнула в аллею, что тянется по берегу пруда, и скрылась из виду за ветвями липы, образующими сплошной покров.
Не сказать, чтобы девушка из хорошеньких – скорее из тех, кого обычно называют интересными. Интересной она, быть может, казалась потому, что в ее бледном личике с мелкими чертами, в светлых серых глазах и плотно сжатых губах было нечто, говорившее о сдержанности и самообладании, которые нечасто встретишь в девушке девятнадцати-двадцати лет. Впрочем, ее можно было бы отнести и к хорошеньким, если бы не один недостаток: ее овальное личико в буквальном смысле слова было бесцветным. Ни кровинки в ее белых щеках; в бледных, скучных бровях и ресницах – ни малейшего намека на коричневый цвет; ни золотистого или каштанового, пусть слабого, оттенка в копне ее волос. Даже платье страдало тем же недостатком: бледный лавандовый муслин стал блекло-серым, даже ленточка, повязанная вокруг горла, приобрела со временем тот же нейтральный оттенок.
В ее тонкой, изящной фигурке, в ее грации и осанке сквозило нечто благородное, хоть и была она всего лишь простой деревенской девушкой. Звали ее Фиби Маркс, она служила няней в семье мистера Доусона. Когда леди Одли вышла за сэра Майкла, то взяла ее с собой и сделала своею горничной.
Для Фиби новое место стало подарком судьбы. Платили здесь втрое больше прежнего, работа в хорошо налаженном хозяйстве была не трудной, и люди ее круга завидовали ей так же, как местная аристократия – ее госпоже, леди Одли.
Выйдя из дома, Фиби крадучись сделала несколько шагов по густой траве, а затем, вынырнув из глубокой тени, отбрасываемой липовой листвой, появилась среди сорняков и кустарника, представ перед деревенским парнем, сидевшим на сломанной деревянной раме заброшенного колодца, к которому шла на свидание.
Как я уже говорила, место тут довольно укромное: окруженное низким кустарником и скрытое от остального парка, оно просматривается только из чердачных окон западного крыла здания, с его тыльной стороны.
– Господи, Фиби, – вздрогнув, промолвил молодой человек, закрывая складной нож, которым он состругивал кору с тернового колышка. – Ты появилась так тихо, вдруг, что я принял тебя за нечистый дух. Я шел сюда полем, потом через ворота – те, что возле рва, – а потом присел тут передохнуть перед тем, как войти в дом и спросить, вернулась ты или нет.
– А мне из окна моей спальни виден колодец, Люк, – отозвалась девушка, указывая на поднятую решетку под коньком крыши. – Я увидела, что ты тут сидишь, и спустилась вниз немножко поболтать с тобой. Лучше это сделать здесь, чем дома, где кто-нибудь нас наверняка подслушает.
Люк был здоровенным широкоплечим и простоватым увальнем лет двадцати трех. Волосы темно- красного оттенка почти закрывали его лоб, а густые брови, смыкаясь на переносице, нависали над парой серо-зеленых глаз; нос большой и красивый, но рот такой грубой формы, что с физиономии Люка никогда не сходило зверское выражение. Розовощекий, с бычьей шеей, он и сам походил на одного из могучих быков, что паслись на лугах, окружавших поместье Одли-Корт.
Девушка села рядом с парнем и нежной ручкой – мозоли давно сошли с тонких пальчиков – обняла парня за толстую шею.
– Рад, что видишь меня, Люк?
– Знамо дело, рад, – грубовато ответил парень и, раскрыв нож, снова начал стругать палку.
Они были троюродные брат и сестра, друзья с детства и возлюбленные с ранней юности.
– Не похоже, что рад, – упрекнула девушка. – Мог бы, например, сказать, что путешествие пошло мне на пользу.
– Как были у тебя щеки белыми, так и остались, – пробурчал парень, поглядывая из-под насупленных бровей. – С чем уехала, с тем и приехала.
– Но говорят, что путешествия облагораживают, Люк. Я побывала с миледи на континенте, навидалась всякой интересной всячины, и к тому же, ты знаешь, Люк, когда я была еще совсем маленькой, дочери сквайра Хортона научили меня немножко изъясняться по-французски… Господи, как приятно поговорить за границей с тамошними людьми на их языке!
– Благородство! – воскликнул Люк Маркс и хрипло расхохотался. – Кому нужно твое благородство, хотел бы я знать? Мне не нужно. Когда мы поженимся, времени для благородства у тебя будет в обрез. Французский ей занадобился! Послушай, Фиби, когда я скоплю денег на ферму, кому ты станешь говорить «парле-ву-франсе»? Коровам, что ли?
Девушка поджала губку и отвела взгляд. Парень как ни в чем не бывало скреб и строгал свою жердь, не обращая внимания на троюродную сестру.
– Видел бы ты, – промолвила Фиби, – как путешествовала мисс Грэхем с горничной и курьером, как она ехала в карете, запряженной четверкой лошадей, а ее муж – тот не мог на нее надышаться, найти места на земле, достойного, чтобы на него ступила ее нога!
– Все это хорошо, Фиби, когда куры денег не клюют, – отозвался Люк. – Ты свои-то не больно транжирь: они нам пригодятся, когда мы поженимся.
– А кем она была в доме у мистера Доусона каких-нибудь три месяца назад? – продолжила девушка, словно не слыша того, что сказал ей брат. – Такой же служанкой, как и я сама! Работала за плату, и работа у нее была потяжелей, чем у меня. Видел бы ты ее блузки и юбки, Люк! Все старое, поношенное, заплатанное, хотя и в них, признаться, она смотрелась королевой. А сейчас мне, горничной, она платит больше, чем сама получала у мистера Доусона. Еще недавно я видела, как она выходила из гостиной, сжимая в кулачке несколько соверенов и серебряных монет – плату за три месяца, а поглядел бы ты на нее сейчас!
– Не думай ты о ней, – сказал Люк, – подумай лучше о себе. А что, если мы откроем пивную, а? На этом деле можно заработать кучу денег!
Девушка сидела, по-прежнему не глядя на жениха, и ее бледные серые глаза были устремлены на темно-красную полоску заката, медленно угасавшую за стволами деревьев.
– А посмотрел бы ты, какая роскошь в доме, Люк, – сказала она. – Снаружи – старье да рухлядь, а полюбовался бы ты на комнаты миледи! Сплошные картины, позолота, высоченные зеркала от пола до потолка. Потолки расписные, дворецкий говорит, это стоило не одну сотню фунтов, и все – для нее.
– Что и говорить, повезло ей, – пробормотал Люк с ленивым безразличием.
– А видел бы ты ее, когда мы были за границей! Тамошние джентльмены толпами ходили вокруг нее. И сэр Майкл нисколько не ревновал. Наоборот, он даже гордился тем, что его жену принимают с таким восхищением. Слышал бы ты, как она смеялась над своими поклонниками и как беспечно отвергала их комплименты! Где бы она ни появлялась, все сходили от нее с ума. Сколько времени оставались мы на одном месте, столько и было там разговоров о ней и только о ней.
– Будет она вечером дома?
– Нет, они с сэром Майклом отбывают на званый обед в Бичез. Туда семь-восемь миль езды, так что вернутся поздно, не раньше одиннадцати.
– Ну, тогда, Фиби, ежели, как ты говоришь, в доме у них красота неописуемая, мне бы хотелось взглянуть на эту красоту – хоть одним глазком.
– Нет ничего проще. Мистер Бартон, дворецкий, знает тебя в лицо и не станет возражать, если я покажу тебе лучшие комнаты в доме.
Уже почти стемнело, когда парень и девушка вышли из кустарника и медленно направились к дому. Дверь, что они отворили, вела в людскую; рядом была комната, где проживал дворецкий. Фиби Маркс, получив разрешение показать дом родственнику, зажгла свечу от фонаря, освещавшего людскую, и велела Люку следовать за ней.
В длинных коридорах, обшитых черными дубовыми панелями, было сумрачно, свеча, которую держала
