Этот вопрос был снова поднят только через три месяца. За несколько дней перед рождеством в 1941 г. мне позвонил мой старый друг еще со времен пехотной школы подполковник Джордж ван У.Поп, служивший в управлении личного состава[3] в Вашингтоне.
— Омар, — сказал он, — мы формируем три новые дивизии, вы будете командовать одной из них. Это 82-я дивизия. Поставьте нас в известность, по возможности скорее, кого вы хотите взять к себе в штаб. Я постараюсь обеспечить назначение этих людей.
В этот же день я позвонил Попу. — Все офицеры, подходящие для должности начальника штаба, — сказал я, — по-видимому, занимают важные посты. Взять, например, вас. Я не думаю, чтобы вы могли освободиться.
— Вырваться отсюда! — закричал Поп. — Черт возьми, я только этого и хочу. Я сейчас же наведу справки и немедленно сообщу вам. Пока резервируйте место за мной.
Я знал Попа в течение многих лет как скромного и хорошо подготовленного солдата. Он был одно время инструктором отдела вооружения в форте Беннинг, и я считал его одним из наших наиболее хорошо подготовленных офицеров. Теперь же он занимал ключевой пост в управлении личного состава в Вашингтоне и мог помочь мне подобрать нужный состав штаба. Через несколько минут он позвонил мне.
— Омар, — сказал он, — у вас есть теперь начальник штаба.
Попу с трудом удалось вырвать великолепных офицеров, и 82-я дивизия с самого начала оказалась в благоприятном положении.
К марту 1942 г. воинские эшелоны стали прибывать на подъездные пути лагеря Клейборн, расположенного в штате Луизиана, около быстро растущего города Александрии на берегу мутной реки Ред-Ривер. Поезда доставляли новобранцев прямо с призывных пунктов.
Как правило, первые несколько недель пребывания в армии действуют на солдата удручающе. Он начинает тосковать по дому. Мы знали, что призывники по прибытии в лагерь Клейборн будут, по-видимому, подавлены обезличкой, которая превращает человека в солдата. Поэтому мы решили распределить их еще до прибытия в лагерь по подразделениям, которые они могли бы назвать своим домом. Офицеры и сержанты садились вместе с призывниками в пунктах отправки и группировали их в поездах в соответствии с будущими назначениями. В Вашингтоне узнали о нашей практике распределения людей по подразделениям в пути, и позднее это стало обычной процедурой.
Когда воинские эшелоны прибывали в Клейборн, мы встречали их с духовым оркестром. Офицеры и сержанты строили прибывших по ротам и батареям и разводили по баракам. Там их ожидали чистые постели, а в столовой был готов горячий обед. Прачечные быстро приводили в порядок испачканное и измятое в дороге обмундирование. Каждый солдат получал нарукавный знак стандартного образца с номером дивизии.
На другом конце Александрии, за рекой Ред-Ривер, находилась 28-я дивизия, испытывавшая трудности, с которыми пришлось столкнуться многим дивизиям национальной гвардии во время мобилизации. Как и другие дивизии, призванные на федеральную службу в 1940 и 1941 гг., 28-я дивизия неоднократно передавала часть своего кадрового личного состава для формирования новых дивизий. Больше того, сотни лучших сержантов дивизии были направлены в офицерские школы, а лучших солдат перевели в авиацию для обучения в летных школах. Время от времени дивизия пополнялась призывниками и, таким образом, никогда не была боеспособной. В июне 1942 г. я получил приказ сдать 82-ю дивизию и принять командование 28-й дивизией. Мне предстояло сколотить из разношерстных подразделений боеспособную дивизию, готовую к боевым действиям.
Однако еще несколько месяцев из 28-й дивизии продолжали забирать кадровых солдат и отбирать кандидатов в офицерские школы. Постоянная текучесть кадров срывала нашу подготовку, и все части и подразделения дивизии остро нуждались в младших офицерах и сержантах. Ротами часто командовали вторые лейтенанты,[4] которым помогали сержанты.
Наконец, когда 4-й корпус еще раз потребовал людей для укомплектования новой дивизии, я сказал:
— Хорошо, мы дадим вам этих людей. Но я думаю, что взамен вы направите нам подготовленные кадры, чтобы мы тоже могли работать.
В то же время в 28-й дивизии возникла новая проблема. В некоторых ротах были группы солдат из одной и той же местности. Когда в такой роте открывалась вакансия сержанта, сержантские нашивки обычно получал один из земляков. Больше того, офицеры и солдаты в таких ротах знали друг друга до армии, а это затрудняло поддержание дисциплины. Старшие офицеры осуждали возникшую систему протекционизма, но они, по-видимому, были бессильны положить ей конец. Я пришел к выводу, что до тех пор, пока мы будем терпеть эти проявления землячества, у нас не будет дивизии.
Чтобы выправить создавшееся положение, я прибег к жесткой мере. Одним приказом все офицеры и почти все сержанты были переведены из рот, где служили их земляки, в другие подразделения. К концу лета сократились случаи перемещения личного состава из дивизии в дивизию, а незадолго перед выходом на маневры осенью 1942 г. мы были доукомплектованы молодыми лейтенантами, окончившими офицерские кандидатские школы. В 28-ю дивизию влилась свежая струя, и скоро она стала вполне подготовленным и сколоченным соединением.
Во время инспекционной поездки в район маневров этой осенью командующий сухопутными войсками армии генерал-лейтенант Лесли Дж. Макнейр намекнул, что мне, может быть, вскоре придется командовать корпусом.
— Однако генерал Маршалл, — сказал он, — прежде чем дать согласие на повышение, хочет убедиться, что вы держите 28-ю дивизию в руках. Не забывайте, что генералу Симпсону пришлось сколотить две дивизии, прежде чем он получил корпус.
Маневры показали, что 28-я дивизия может перейти к повышенной подготовке. В декабре пришел приказ о переброске дивизии в лагерь Гордон-Джонсон. Теперь я находился на военном положении и сложил свои личные вещи в два саквояжа; кроме того, у меня был сверток с постелью. Большая часть моей домашней обстановки была упакована и отправлена багажом домой в Миссури, а остальные вещи жена уложила в два дорожных сундука. Я знал, что гарнизонная жизнь закончилась, что мы не можем больше позволить себе роскошь пользоваться домашним уютом.
12 февраля 1943 г. я отметил свой день рождения в лагере Гордон-Джонсон. Мне исполнилось 50 лет. К этому времени сообщения газет о зимней кампании в Тунисе ясно показывали, что дни нашего пребывания в Соединенных Штатах кончались. В полдень я получил телеграмму по телетайпу от генерала Маршалла:
«Весьма кстати, что вы отпраздновали день вашего рождения за несколько дней до назначения вас командиром корпуса. Это назначение с большим запозданием отмечает ваши прекрасные достижения в подготовке 28-й дивизии. Поздравляю и шлю наилучшие пожелания».
Телеграмма пришла в пятницу. Я решил, что приказ о назначении поступит самое раннее утром во вторник. Вместе того чтобы отправиться в тот день в поле, я задержался в штабе дивизии. Вскоре после 10 часов последовал телефонный звонок из Вашингтона. Звонил начальник отдела личного состава в штабе Макнейра генерал-майор Александер Боллинг.
— Сегодня отдается приказ в отношении вас, Брэдли. Вы отправляетесь на длительное время в войска за море.
— За море? — спросил я, припоминая, что генерал Маршалл имел в виду корпус в Соединенных Штатах. «По-видимому, что-то переменилось со времени отправки его телеграммы, полученной три дня тому назад», — подумал я.
— Куда я поеду? — спросил я Боллинга, имея в виду Африку или Тихий океан и надеясь, что речь идет об Африке.
Боллинг сделал паузу. — Помните вашего товарища по классу? — сказал он. Вы будете вместе с ним. Большего я не могу сказать по телефону.
Я понял, что он имел в виду Африку. Эйзенхауэр и я вместе окончили военное училище Вест-Пойнт в 1915 г.
— Когда вы сможете выехать?
— Завтра, — ответил я. — У меня все готово.
