Но Конн, очевидно что-то почувствовав в ее голосе, бросил деревянную лошадку и заревел.
— Боюсь, что да, — ответил Раскард, заставив Эрминию побледнеть.
— Надо спасать детей!
— Да, — произнес он и быстро поцеловал ее. — Бери их и уходи, как мы условились заранее. Да хранят тебя боги, дорогая, пока мы снова не воссоединимся.
Герцогиня подхватила детей и побежала в будуар, где быстро упаковала самое необходимое для каждого из них. Одну женщину послала на кухню набрать корзину еды, а сама заторопилась вниз, к черному ходу; план состоял в том, что, если в крепость прорвутся враги, она с детьми должна моментально покинуть ее и пробираться через леса до ближайшей деревни, где можно будет отсидеться. Теперь ей вдруг стало казаться, что покидать стены замка ради блужданий по лесам — величайшая глупость. Что бы ни случилось, здесь она всегда в безопасности, даже в случае осады она, по крайней мере, будет рядом с мужем.
Но Эрминия дала слово Раскарду, что будет строго следовать плану, который они вместе разработали. Если этого не сделать, то есть вероятность, что потом он не сможет ее найти и они никогда не воссоединятся. Сердце, казалось, готово было остановиться в груди. Неужели этот торопливый поцелуй — последнее прости отца ее детей? Конн плакал не переставая. Эрминия понимала: он воспринимает ее страхи, поэтому попыталась собраться с духом, чтобы успокоить детей. Она одела их в самые теплые плащи и, повесив корзину на плечо, повела, держа за руки.
— Идем, идем быстрее, маленькие мои, — прошептала Эрминия и торопливо начала спускаться по длинной извилистой лестнице к задним воротам замка, а слева и справа от нее неуклюже перебирали ножками два брата-близнеца.
Толчком она распахнула давно никем не открывавшуюся дверь, которую тем не менее регулярно смазывали, затем оглянулась на главный двор и увидела, что небо потемнело от летящих стрел, а кое-где уже замелькали языки пламени. Она хотела было кинуться обратно, зовя мужа, но сдержалась, вспомнив его слова:
«Никаких возвратов, что бы ни случилось. Жди меня в деревне, пока я не приду за тобой. Если к рассвету я тебя не найду, знай: я погиб; тогда ты должна бежать из Хамерфела в Тендару, укрыться у своих родственников Хастуров и просить у них справедливого суда и отмщения».
Эрминия поспешила дальше, но шаг ее был слишком быстр для малюток. Первым споткнулся Аластер и с пронзительным криком растянулся на грубо отесанных камнях, следом упал Конн. Тогда она подхватила их на руки и продолжила путь. Что-то большое и мягкое стукнулось об нее в темноте. Эрминия чуть было не расплакалась.
— Ювел! Сюда, сюда, моя собачка, — прошептала она сквозь подступившие рыдания. — Ты не бросила меня, хорошая моя собака!
И тут, споткнувшись обо что-то, она чуть было не упала, едва удержав равновесие в полутьме заднего двора замка, она поняла, что под ногами у нее. Тогда, встав на колени, она не смогла удержаться, чтобы не посмотреть в лицо покойнику. К ее ужасу, это был грум, который только сегодня днем выводил на прогулку пару пони ее сыновей. Увидев, что горло его перерезано, Эрминия вскрикнула от страха, но замолчала, едва Конн, ощутивший ее испуг, захныкал.
— Тише, тише, сыночек. Теперь мы должны быть храбрыми и не плакать, — бормотала она и, успокаивая, гладила его по головке.
В темноте кто-то окликнул ее, но так тихо, что Эрминия едва услышала сквозь плач ребенка.
— Госпожа…
Герцогиня едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Но потом узнала голос, а вслед за этим разглядела в сгустившейся тьме, прорезаемой лишь сполохами пожара, лицо Маркоса.
— Не бойтесь, это всего лишь я.
— О, слава богам, это ты! Я так испугалась… — Но ее слова перекрыл пронзительный треск, как будто где-то рядом обрушилась башня или ударила молния. В темноте Маркос подошел совсем близко.
— Я здесь. Дайте мне одного мальчика, — произнес старик. — Вернуться мы не можем, верхние дворы все в огне.
— А что с герцогом? — внутренне трепеща, спросила Эрминия.
— Когда я видел его в последний раз, все было в порядке: он с дюжиной людей оборонял мост, который эти подонки облили клингфайром, что прожигает даже камень!
— Будь они прокляты, дьяволы ненасытные! — рыдая, воскликнула Эрминия.
— Именно — дьяволы! — пробормотал старик, окидывая мрачным взглядом вершины гор, а затем обернулся к женщине. — Мне бы сейчас сражаться, но его светлость послал меня сюда, чтобы проводить вас до деревни, леди, поэтому дайте мне одного ребенка. Так мы сможем идти быстрее.
Сквозь рев пламени до нее долетал скрежещущий визг осадной машины. Оглянувшись, она увидела на фоне черного неба ее силуэт, возвышавшийся как скелет неведомого чудовища, из пасти которого вырывались черные снаряды и, взрываясь, наполняли воздух клубами пламени. Дети на руках брыкались, пытаясь спуститься на землю, и тогда Эрминия отдала одного из них Маркосу. В темноте она не разобрала, кого именно. Становилось холодно, а ночь была хоть глаз выколи, и почва под ногами уже раскисала от дождя. Прижав второго ребенка к себе, она поспешила за Маркосом вниз по холму. Однажды герцогиня споткнулась о собаку и уронила корзину. На поиски ушло какое-то время, и тут она окончательно потеряла из виду своего провожатого. Эрминия хотела было крикнуть, чтобы он подождал, но не желая, чтобы тот задерживался, все пыталась догнать его, спотыкаясь и совершенно не представляя, куда идет. Очень скоро она окончательно заблудилась, да еще собака путалась под ногами, а руки ныли от тяжести ребенка. Хорошо еще, что нести надо было только одного, а второй был в безопасности, доверенный заботам человека, которому, второму после мужа, она могла верить абсолютно.
Скользя и спотыкаясь на камнях и траве, женщина каким-то образом добралась до подножия холма и только там решилась тихо позвать:
— Маркос!
Ответа не последовало. Она звала еще и еще, но не срываясь на крик, поскольку боялась привлечь внимание врагов, которые наверняка должны были рыскать по лесу. Наверху, на самой вершине холма, пылал Хамерфел; она видела огонь, бивший из него, как из вулкана. Ничто не могло уцелеть в этом адском пламени; но где же герцог? Не остался ли он в горящем замке как в ловушке? Теперь она могла разглядеть, что ребенок, с плачем обнимавший ее шею, был Аластер. Но где же Маркос и Конн? Эрминия попыталась собраться с силами и определить направление, куда идти, в страшном отсвете замка, горящего на вершине горы. Попробовала позвать еще, негромко. Но тут ей послышались чужие шаги, словно наполнившие собой весь лес, и чужие голоса, даже смех. Она не знала, то ли слышит их, то ли включился ее ларан.
— Ха! Вот и конец Хамерфелу!
— Конец им всем!
Парализованная страхом, Эрминия стояла, озираясь, на месте, а языки пламени поднимались все выше и выше. Наконец с великим грохотом, словно рушился весь мир, замок обвалился, и огонь начал ослабевать. Дрожа от ужаса, она пустилась бегом и не останавливалась до тех пор, пока не скрылось из виду зарево над развалинами того, что совсем недавно было гордой крепостью Хамерфел. К утру Зрминия совсем потерялась в незнакомом лесу, у ног ее испуганно отиралась собака, а на груди, обхватив ручонками шею, спал усталый ребенок. Ювел тихо и жалобно скулила, словно пытаясь успокоить хозяйку. Тогда Эрминия села на бревно, а Ювел прижалась к ней, согревая и стараясь отвлечь внимание от зарева гаснущего пожара, — всего, что осталось герцогине от единственного родного ей места на земле.
Когда свет нового дня начал набирать силу, женщина устало поднялась и, тяжело взяв на руки спящего малыша, пошла к деревне у подножия холма. Но тут, к своему ужасу, обнаружила, что люди Сторна успели побывать там раньше; вместо домов — чадящие руины, а большинство людей разбежалось по лесам, за исключением тех, кто был убит. Измученная, с болью в сердце, она заставила себя пройтись по развалинам деревни и заглянуть в несколько уцелевших домов, чтобы спросить, не видел ли кто Маркоса с Конном на руках. Но никто ничего не знал ни о старике, ни о ребенке. Ей приходилось тщательно следить, чтобы ее не увидел ни один захватчик. Если бы кто-то из приспешников Сторна узнал ее и Аластера, то их моментально убили бы. Эрминия ждала почти до полудня, все еще надеясь, что герцогу удалось выбраться из пожара и он присоединится к ней, но все, кого она расспрашивала, смотрели в убитое горем и перепачканное грязью лицо женщины с жалостью и состраданием. Никто ничего не знал и о старике с годовалым младенцем на
