Рядом с ними стоял лорд Ливерпул и дрожащей рукой с зажатым в ней носовым платком вытирал пот со лба. Увидев Саймона, он истерически затопал ногами:
– А ты, черт возьми, что здесь делаешь? Вон с глаз моих!
Саймон колебался. Он был нужен Агате, поэтому не мог уйти.
И тут Ливерпул взмахнул тростью.
– Уходи немедленно! Не хватало еще, чтобы тебя; разоблачили. Мы оказались в центре публичного скандала, – прошипел он.
Саймон неохотно сделал шаг назад, однако не ушел, а задержался на краю толпы, откуда стал внимательно наблюдать за происходящим.
Мгновение спустя к Джеймсу подбежал врач, и стал торопливо доставать инструменты из своего чемоданчика.
– Ранение в плечо, – заявил он после предварительного смотра. – Пациент потерял много крови, но жить он будет.
Потом Саймон увидел, как Джеймса осторожно унесли на носилках, после чего агенты вывели вперед Лавинию и ее сообщника, поставив их лицом к лорду Ливерпулу.
– Вы совершили тяжкое преступление, леди Уинчелл. – Ливерпул брезгливо поморщился. – Полагаю, вам известно, что покушение на жизнь премьер-министра карается казнью через повешение.
Лицо Лавинии сморщилось, она захныкала как ребенок:
– Я стреляла вовсе не в вас, милорд; моей целью был Джеймс Каннингтон. Неужели я не вправе наказать своего любовника за измену! Есть достаточно свидетелей, которые подтвердят любовную связь между нами, зато ни у кого нет доказательств обратного.
– У меня есть! – Агата решительно шагнула вперед. Лавиния окинула ее злобным взглядом.
– Не слушайте эту лгунью, милорд, она – моя соперница и сама влюблена в Каннингтона, поэтому готова сказать что угодно, лишь бы убрать меня с дороги.
Агата высокомерно взглянула на Лавинию.
– Не строй из себя большую дуру, чем ты есть, Лавиния. Джеймс мне не любовник, а брат. – Она повернулась к лорду Ливерпулу. – Вчера Лавиния похитила меня у входа в госпиталь. Думаю, этим она хотела отвлечь… – Агата окинула взглядом толпу, отыскивая Саймона, но он не мог выйти вперед, – моего брата и помешать ему предотвратить покушение.
– Вы и ваш брат заслуживаете благодарности, – сказал Лорд Ливерпул. – Не каждый день простые граждане Англии содействуют защите правительства.
– И все же, – настаивала Лавиния, – правда состоит в том, что эта незамужняя женщина жила с мужчиной, которого наняла и соответствующим образом одела, чтобы он играл роль ее мужа. Теперь вы сами можете видеть, что она лгунья. Почему бы ей и обо мне тоже не солгать?
– Сомневаюсь, что мы вообще должны прислушиваться к слову предательницы, – презрительно произнес Далтон Монморенси.
– Ах так? – прошипела Лавиния. – Тогда попросите ее показать свидетельство о браке. Какой священник венчал ее?
Лавиния расхохоталась.
– Никакого бракосочетания не было, не так ли, Агата? Но дело обстоит еще того хуже – ее любовником является чумазый трубочист.
– Это правда, мисс? – холодно спросил Ливерпул.
Агата невольно поежилась. У нее язык не поворачивался солгать, тем более о своей любви, и она громко сказала те единственные слова, которые разлучат их навсегда, – она сказал правду:
– Я действительно люблю трубочиста, но это никак не отменяет того, что леди Уинчелл – презренная предательница!
Даже Саймон был не готов к тому, что за этим последовало. Какими только словами не обзывали Лавинию в толпе, которая тесным кольцом окружила обеих женщин, так что ему уже не было видно Агату.
Понимая, что настроение людей в такие моменты бывает непредсказуемым, Саймон принялся проталкиваться вперед, не выпуская из виду Далтона, который, возвышаясь над остальными, пытался вывести Агату в безопасное место.
Неожиданно кто-то схватил Саймона за плечо, но он вырвался и продолжил проталкиваться к Агате, Однако Ливерпул все же заставил его остановиться.
– Успокойся немедленно, Саймон!
– Но ее же могут покалечить…
– Нет. Этеридж позаботился о ней: видишь, они уже вошли в здание. А теперь приди в себя!
Саймон резко обернулся.
– Вы тоже хороши: вместо того, чтобы помочь, стояли к смотрели, как толпа издевалась над ней!
– Вовсе нет, – спокойно сказал Ливерпул. – Я позаботился о том, чтобы это произошло.
Саймона охватила ярость.
– Так вы умышленно выставили ее на посмешище? Но зачем?
