усиливающимся воем ветра, царапавшим уши и нервы, и калейдоскопом смутных нереальных образов в глазах и мыслях. Баррон не открывал глаз. Так было легче есть, без непривычного, отвлекающего света.
Но вот послышался отдаленный крик, высокий, резкий, всепоглощающий вой и визг, поднимавшийся выше и выше, за пределы слышимого, и продолжавшийся, казалось, даже после этого.
— Люди-йа, — сказал Гвин напряженно, и нож его со звоном упал на пол.
— Они не смогут проникнуть на станцию, — произнес Кольрин не слишком уверенно. После этого больше никто не пытался есть, и вскоре, оставив пищу и неубранную посуду, они перешли в главную забаррикадированную комнату станции. Вой и визг продолжались: сначала вдалеке, с перерывами, затем поблизости и беспрестанно. Закрыв глаза, мысленным взором Баррон увидел кольцо высоких перистых фигур, бесившихся, вопящих, мечущихся на вершине горы.
Кольрин попытался как-то заглушить вопли, затянув песню, но голос его сорвался на половине первого куплета.
Тянулась ночь. Во время самой глубокой тьмы раздались удары и звон, казалось, что-то тяжелое вновь и вновь кидается на запертые двери и отскакивает, воя от боли и безумной ненависти. Это продолжалось, пока человеческие нервы не натянулись до предела.
Ларри тихо произнес во тьме:
— Интересно, как они выглядят? Как дьявольски глупо, что единственный раз, когда они выходят из глубины лесов, они абсолютно безумны, мы не в силах связаться с ними.
Гвин предложил с мрачным юмором: — Если тебе охота потренироваться в негуманоидной дипломатии, я могу открыть дверь.
Ларри пожал плечами и умолк. Кольрин произнес: — Наверху, в мастерской, есть стеклянное окно. Мы могли бы посмотреть на них оттуда.
Гвин отказался, пожав плечами, и остальные пограничники тоже. Но Кольрин, Ларри и Баррон поднялись по лестнице. Это было хоть каким-то занятием. На такой высоте окно не было зарешечено. Они не зажигали лампы, зная, что свет привлечет внимание негуманоидов. Прижавшись к стеклу и сложив ладони, они выглянули наружу.
Он думал, что снаружи мрак и шторм, но там была ясная лунная ночь, одна из тех редких на Дарковере ночей, когда дождь и туман не заслоняют лун. Воздух, казалось, был неполнен крутящейся пылью, а сквозь нее он увидел людей-йа.
Они были гигантского роста, по меньшей мере двух с половиной метров, и напоминали высоких тощих людей в перистых головных уборах, но лишь до тех пор, пока он не увидел их лица. У них были огромные головы и ужасные лица с клювом, словно у странных хищных птиц, и они двигались с неуклюжей поспешностью, словно раскачиваемые ветром ветки деревьев, мотавшихся вверх и вниз на краю поляны. Казалось их не меньше трех десятков, а может быть и больше. Через некоторое время, будто в едином порыве, люди отшатнулись от окна к вновь спустились по лестнице.
Баррон собирался последовать за ними, но остался. В нем снова росло это странное ощущение. Словно термостат в его мозгу повернулся и сказал ему, что пик Призрачного Ветра позади. Ничего не изменилось в хлопающем шуме ветра и в вое негуманоидов, но он знал.
Они уйдут задолго до рассвета. Ветер утихнет, и пойдет дождь. Только отчаявшиеся и безумцы путешествуют на Дарковере по ночам, но я, возможно, я — отчаявшийся и безумец одновременно!
Сильный грохот и крики снизу сказали ему, что атака негуманоидов завершилась разрушением надворной постройки. Он не спустился вниз, это было не его дело. Молча, двигаясь как автомат, он подошел к ящикам комода, где хранилась его одежда. Сбросив тонкое домашнее белье, он натянул кожаные бриджи, толстую шерстяную рубашку и плотную тунику. Скользнув в комнату Кольрина, он позаимствовал его плотный подбитый шерстью плащ. Ехать ему далеко, а плащ лучше жакета. Жаль, что ему придется воровать лошадь, но если он останется в живых, он вернет ее или деньги. А если нет — он напомнил себе горную пословицу — «Вечность все поймет и все простит».
Он напряг слух, ветер определенно стал тише. Через час люди-йа уйдут, исчезнет без следа беспрерывный импульс, пригнавший их сюда, они очнутся в ужасе и робко забьются в свои пещеры в глубине лесов. Бедные черти вероятно чувствуют почти то же, что и я!
Ветер слабел, и даже в бесконечном вое появились паузы, они наконец стихли совсем. Выглянув в окно, он увидел, что поляна пуста. Менее чем получасом позже он услышал, как люди поднимаются в большую комнату, где все спали.
Кто-то позвал:
— Баррон, у тебя все в порядке? — он замер, но затем заставил себя отозваться.
Через несколько минут на пожарную станцию пала тишина, нарушаемая только храпом вымотанных людей и потрескиванием ветвей на ветру. Посмотрев сквозь стекло, он увидел, что поднимается туман. Пройдет дождь и смоет следы Призрачного Ветра.
Все было спокойно, но тем не менее, он подождал еще час, чтобы исключить шанс, что кто-то из людей, чутко спящих после пережитого напряжения, проснется и услышит его. Затем, двигаясь с бесконечной осторожностью, чтобы ни одна ступенька не скрипнула, он пробрался вниз. Из остатков на столе он набрал в котомку еды. Они оставили двери забаррикадированными, но не составляло большого труда открыть запоры.
Он оказался на улице, в диком холоде и тускнеющем свете горной ночи.
Ему пришлось найти клещи, чтобы открыть запоры, вогнанные в дверь конюшни и, чтобы использовать их, смущенный непривычной тяжестью в руке, он закрыл глаза и освободил внутренние рефлексы. Он был благодарен судьбе, что конюшни находились в некотором отдалении от дома, иначе грохот, который он поднял сражаясь с воротами, наверняка разбудил бы даже столь вымотанных людей, заставив их вскочить с постели. Не закрывая ворот он пробрался внутрь.
В конюшне было темно и тепло, по-дружески пахло лошадьми. Он закрыл глаза оседлывая лошадь, так легче было управляться со сбруей. Животное узнало его, мягко всхрапнуло, и он заговорил приглушенно и успокоительно:
— Да, дружок, нам далеко ехать, но только тихо, слышишь? Мы должны уйти спокойно. Не привык ездить в темноте? Что ж, я тоже, поэтому не беспокойся.
Только когда они отошли на значительное расстояние, он отважился сесть в седло. Подобрав поводья, он осторожно пустил лошадь вниз по склону, а затем остановился, чтобы оглядеться. Он собрался и закрыл глаза для ориентации.
Ему следовало пересечь хребет и миновать замок, который он видел с пожарной лестницы, обойти излучину реки и избежать встречи с хвостатыми людьми в лесистых склонах этой стороны. Тогда дорога в Карфон будет открыта перед ним.
Он был тепло одет. У него была добрая лошадь — лучшая из всех, принадлежавших Гвину, из тех тщательно выведенных черных, которых Вальдир выращивал для своих пограничников. Он слышал как, Гвин хвастался, что эту Вальдир укротил собственными руками. Преступление — лишать пограничника такой красоты, и все же… Нужда делает вором и Хастура — печально напомнил он себе. И все же, на ум ему пришла другая пословица. — «Если хочешь украсть лошадь — кради полукровку.» У него было достаточно денег. Баррон попросил Вальдира поменять его земные кредитки на дарковерскую валюту.
…И вновь он подумал о Барроне. Ему было жаль так поступить с землянином, но у него не было выбора. Одним из величайших преступлений Дарковера со времен Договора было похищение сознания другого. Проделать это было возможно с другим латентным телепатом, а телепаты на Дарковере были настороже и охраняли себя от подобного вторжения. Он надеялся найти идиота, чтобы не лишать человека его собственной души. Мозг его метался в отчаянии транса и пространственно нащупал Баррона…
Но были ли земляне людьми? Какое ему дело, что случается с этими захватчиками в нашем мире? Баррон чужак, самозванец — игра честная.
Да и что я мог сделать, слепой и беспомощный, кроме этого?
У подножия дороги, ведущей на пожарную станцию, он остановился и развернулся в седле. Он был на горном пути.
И тут на краткий миг Дэн Баррон смущенный, запутавшийся, очнулся, словно вынырнул из глубокого сна. Что это, еще одна галлюцинация? Он едет по широкой, залитой смутным, гаснущим лунным светом
