– Поведай, жрица, какие знамения прочла ты в совершенном нами жертвоприношении?
Эйлан, смотревшая на языки пламени, перевела взгляд на отца, и, хотя она не шелохнулась, Бендейджид невольно сделал шаг назад, ошеломленный выражением ее лица.
– Я вижу, как землю освящает царская кровь, – заговорила Эйлан ровным, бесстрастным голосом. – В этом человеке слились воедино семена Рима и Британии. Вы предали его священному огню, и теперь этим семенам суждено вечно прорастать на нашей земле.
Эйлан глубоко вздохнула. В голове стучало так, что мутнело в глазах, но теперь это было неважно. Главное, что ей страстно хотелось увидеть напоследок, она уже увидела – сияющий гордостью и величием взор Гая. В ушах стоял ужасный шум. Она почувствовала, что погружается в экстаз, хотя не пила снадобья из священных трав, затем услышала зазвеневший над холмом голос, который принадлежал вовсе не ей.
– Слушайте меня, вы, корновы и ордовики, и вы, народы всех племен, ибо в последний раз пророчествует жрица с этого священного холма. Вложите в ножны ваши мечи, о воители, и уберите ваши копья, ибо римские Орлы покинут эту землю лишь через девять поколений. А когда они улетят, здесь останутся те, в чьих жилах смешается их кровь и ваша. Эти люди и защитят страну!
– Ты лжешь! Ты все лжешь! – надтреснутым голосом вскричал Бендейджид. – Ведь ты изменила своему обету!
Эйлан почувствовала, что опустилась в свое тело. Висок разрывался от боли, но она покачала головой.
– Нет, не изменила. Гай был Царем Лета. Ты сам это провозгласил, и значит, моя любовь к нему не грех!
Бендейджид качнулся. Лицо искажено в чудовищной гримасе, как у человека, на глазах которого рушатся все его ценности и идеалы.
– Если то, что ты говоришь, правда, – неистово заорал он, – пусть Великая Богиня подтвердит это знамением, прежде чем я предам тебя заживо огню!
С последними словами архидруида Эйлан ощутила, как голову ее пронзил удар грома. Не выдержав непосильной тяжести, она стала медленно сползать на колени. Отец потянулся к ней, но она все быстрее катилась вниз по какому-то длинному туннелю, все дальше удаляясь от него. Сердце стучало затихающей барабанной дробью, потом внезапно остановилось, и душа ее вырвалась на свободу.
«Значит, Богиня в конце концов сразила меня, – с удивительной ясностью размышляла Эйлан. – Но не в гневе, а в милосердии!»
Далеко внизу она видела людей, склонившихся над ее бездыханным телом. Такой конец был уготован ей с тех самых пор, как она отдалась Гаю, но она все оттягивала и оттягивала свою смерть, чтобы успеть возвести мост между своим и его народами. Два друида поддерживали ее отца, не давая ему упасть. Он все еще что-то кричал, но люди с испуганными лицами поворачивались к нему спиной и разбегались с холма.
Эйлан увидела, как жрецы подняли плоть, недавно покинутую ею, и понесли на погребальный костер, где уже догорало тело Гая. Она отвернулась. Свет пламени был ничто по сравнению с распахнувшимся перед ней манящим сиянием, которое блистало ярче, чем огонь и лучезарная прелесть луны.
ЭПИЛОГ
Рассказывает Кейлин
Я прибыла в Лесную обитель вечером следующего дня. Костры Самейна уже отпылали – один пепел остался. Потребовалось некоторое время, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто мог бы вразумительно поведать о случившемся. Миллин нигде не было – некоторые полагали, что она погибла, пытаясь заслонить собой Эйлан. Эйлид убили в драке, которая разыгралась сразу же после жертвоприношений. Дида тоже была мертва; она лежала у алтаря – очевидно, покончила с собой.
Расспрашивать Бендейджида было бесполезно. За ним ухаживали два друида; остальные жрецы разбежались кто куда. Благодарение богам, что их примеру последовали и воины, явившиеся на празднество. Однако народ, не покинувший святилище, льнул ко мне, послушно исполняя все распоряжения, ибо из всех оставшихся в живых людей я в их глазах была единственной, кто мог заменить в данный момент Верховную Жрицу.
Я начала наводить порядок в Вернеметоне, хладнокровно отдавая указания, сама удивляясь своему спокойствию. Я не смела предаваться горю, ибо оно было безгранично. И все же во всей этой трагедии нужно было найти какой-то смысл – люди не должны жить и умирать напрасно.
Утром следующего дня меня разбудили и сказали, что в обитель приехали несколько римлян и они желают переговорить с Верховной Жрицей. Выйдя к посетителям, я увидела Мацеллия Севера. За спиной у него находились секретарь и еще один мужчина, которого мне представили как отца жены Гая. Они сидели верхом на лошадях под осенним небом, лившим скорбные слезы. Меня поразило, что Мацеллий приехал без отряда солдат. Но ведь и его сын проявил мужество перед лицом смерти.
Тяжело было смотреть в лицо Мацеллию, зная ответ на вопрос, который он не смел задать мне, и понимая, что я никогда не смогу рассказать ему, как погиб его сын. К этому времени уже вся округа полнилась самыми немыслимыми слухами. Гай погиб, как британский Царь Лета, и, хотя некоторые догадывались, что он был римлянином, те несколько человек, которые знали его истинное имя, хранили молчание, имея на то веские причины.
Среди римлян царил раздор, однако они были еще достаточно сильны, чтобы потопить в крови всю страну, если откроется, что на холме был принесен в жертву офицер легиона. Но тела, разумеется, найти было невозможно – на месте костра Самейна чернела лишь груда пепла вперемешку с остывшими угольями.
Римляне поворотили коней, собираясь уезжать. Мацеллий обернулся но мне; в глазах его все еще теплилась надежда.
– В Лесной обители жил мальчик, – проговорил он. – Его называли Гауэном. Думаю, он… мой внук. Ты можешь сказать, где он сейчас?
На этот раз, по крайней мере, мне не пришлось лгать, потому что я действительно не знала ответа на его вопрос. Последний раз Гауэна видели в канун Самейна. Тогда же исчезли из обители его кормилица и Сенара.
Они объявились лишь спустя три дня. Сенара, с осунувшимся от слез лицом, украдкой пробралась в Вернеметон, ведя за собой долговязого паренька, который испуганно озирался по сторонам.
– Она погибла из-за меня, – зарыдала девушка, когда мы сообщили ей о том, какая участь постигла Эйлан. – Она обрекла себя на смерть, чтобы спасти меня и свое дитя.
У меня сдавило горло, но я заставила себя говорить спокойно.
– Значит, ее жертва не должна быть напрасной. Ты согласна дать обет жрицы и посвятить свою жизнь служению Великой Богине, согласна занять место Эйлан?
– Я не могу, не могу, – всхлипывала Сенара. – Это грешно, потому что я приняла веру Назорея. Отец Петрос переезжает в Деву. Он позволит мне занять его прибежище, и я проведу остаток дней своих в молитвах!
Я закрыла глаза: мне вдруг явилось видение – маленькая лесная хижина стоит в окружении множества подобных ей домишек. Со временем, подумала я, рядом с Сенарой обоснуются и другие женщины-отшельницы. И то, что предстало мне в видении, действительно свершилось. На месте лесной хижины теперь раскинулось одно из первых поселений общины благочестивых сестер, и они служат людям, как когда-то служили жрицы Лесной обители. Но это произойдет лишь спустя много лет. Значит, Эйлан предвидела и это? Как бы то ни было, Сенара исполнила отведенную ей роль. Пусть она отказалась возложить на себя обязанности Верховной Жрицы Вернеметона, но в некотором смысле она все же продолжила дело Эйлан.
– Ты отправишь Гауэна к его деду? – спросила девушка. – Я не смогу воспитывать его, потому что собираюсь стать христианской монахиней.
