серебряном чайнике из Хай-Клю; а Кристина принесла из кладовой, где хранилась провизия, блюда с угощениями.
Тонким детским голоском она пояснила:
– Маленькие сэндвичи приготовлены так, как ты их делаешь, мам, и они все твои любимые: с паштетом, помидорами и огурцами, а еще папа купил в кооперативе баночку лосося, и мы с ним также приготовили много сэндвичей.
– Выглядят они восхитительно, – сказала Одра. – Тебе пришлось хорошенько потрудиться, да?
– Папа помогал, – ответила Кристина. Она сделала еще несколько заходов в кладовую, откуда принесла шоколадные бисквиты, сдобные булочки с изюмом, облитые сахарной глазурью ячменные лепешки и малиновый джем. – Я попросила бабушку испечь булочки и лепешки, – сказала она. – А вот клубника, мам! – Кристина поставила перед матерью блюдо. – Ой, а сливки! Я забыла сливки!
– Кристина, миленькая, давай присаживайся, – позвал ее Винсент, неся к столу чайник и принимаясь разливать чай. – Не знаю, как вы, девочки мои, но я умираю от голода.
За чаем Одра и Винсент болтали. Она рассказывала ему о том, каким хлопотливым выдался сегодняшний день в больнице св. Марии, где она теперь была старшей сестрой и отвечала за два детских и родильное отделения. Он говорил о временной работе, которую выполнял вместе с Фредом Варли; они пристраивали конюшни к особняку Пинфолда в Старом Фарли. Они работали с ним на равных, бок о бок, поскольку Фред Варли так и не смог снова открыть собственное дело, во всяком случае, не смог восстановить фирму по- настоящему. Варли, когда везло, брал небольшие строительные подряды и обычно в помощники нанимал Винсента.
– Но он скоро снова откроет свое дело и на постоянной основе. Он обязательно это сделает, будь спокойна, – сказал Винсент, и Одра согласно кивнула, скрестив пальцы под столом и молясь, чтобы это оказалось правдой. Винсент любил свою работу, и отношения между ними становились намного лучше, когда он имел работу, зарабатывал деньги и был в состоянии сам кормить свою семью. Со временем она поняла, что серьезные разногласия между ними были вызваны состоянием подавленности, в которое он впадал, будучи безработным.
Винсент заговорил о брате Фрэнке, служившем в Девятом уланском кавалерийском полку, который в составе Британской армии находился теперь в Индии. Он собирался приехать домой в отпуск, и Винсент решил, что семейство Краудеров должно устроить званый обед в его честь.
Кристина навострила уши, как всегда, когда была со своими родителями, и переводила взгляд с одного на другого, широко раскрыв серые глаза и стараясь ничего не пропустить. Жуя сэндвичи, она ловила каждое слово. Время от времени она подавала какую-нибудь реплику, но по большей части слушала. Они были такие умные, ее мама и папа. Она любила их разговоры. У мамы был такой приятный голос, такой мягкий и музыкальный.
Она наслаждалась подобными минутами, когда они были добры друг к другу, а мама все время улыбалась, и ее глаза становились очень, очень синими и очень яркими. Ей не нравилось, когда они ссорились. Тогда папа уходил из дома, громко хлопая дверью, и возвращался поздно, когда они обе уже крепко спали. Мама потом много дней бывала на него сердита и смотрела как-то странно, искоса и поджимая губы.
Один раз, в прошлом году, когда она была еще маленькой, а не такой взрослой, как сейчас, мама долго ждала возвращения папы после ссоры. И они кричали друг на друга, и мама крикнула: «Если ты так к этому относишься, то можешь идти назад к своей невообразимой женщине[1]». Кристина была ужасно удивлена, с чего это мама так кричит, и потихоньку вышла из комнаты и перевесилась через перила, чтобы лучше слышать.
Несколько дней после этого она беспокоилась, что папа уйдет от них и станет жить с этой женщиной, которая была «невообразимой». Она пыталась понять, почему они с мамой казались папе достаточно невообразимыми. Может быть, если бы они стали такими, он бы остался, но она не знала, как это сделать.
В конце концов она спросила у бабушки, как выглядит невообразимая женщина. Бабушка испуганно втянула в себя воздух, сурово посмотрела на нее и спросила, где она слышала подобные слова. И Кристина солгала, сказала: «В школе». Она и сама не знала, даже сейчас, почему тогда солгала бабушке. Она лишь чувствовала, что не должна говорить о том, что происходит у них дома. Мама никогда этого не делала, бывая у бабушки. Она почти ни о чем не говорила и совсем не была похожа на ее маму, когда приходила к бабушке. Она становилась какой-то другой.
Но им не пришлось делаться невообразимыми, потому что папа от них не ушел. Через некоторое время после каждой ужасной ссоры папа и мама опять улыбались и любили друг друга, целовали друг друга в щеку и обнимались. Так уж у них повелось.
Раздумья Кристины прервал папин смех.
Девочка посмотрела на отца настороженно.
Выражение его лица было веселым, зеленые глаза сверкали, как ожерелье, которое было на тете Гвен, когда они были приглашены к ней на чай в ее дом в Хедингли. Только больше они к тете Гвен не ходили. Мама тоже смеялась, и в ее глазах метался синий огонек, что означало, что сегодня она счастлива.
Кристина не понимала, почему ее родители так смеются; она пропустила только что сказанные мамой слова. Но она тоже начала смеяться, желая участвовать во всем, что происходит, желая быть частью своих родителей, частью их радости и веселья.
Винсент, все еще похохатывая, сказал:
– Кстати, Одра, Майк купил билеты в Большой театр на субботу, на «Кавалькаду» Ноэля Коварда. Он приглашает нас, так что это еще один подарок на твой день рождения, любимая.
– Как мило и внимательно с его стороны.
– А тетя Мэгги будет присматривать за мной, когда вы уйдете в субботу вечером? – спросила Кристина.
– Будет, детка.
– Ой, как хорошо, папа. Мама, с ней бывает так весело, и она всегда разрешает мне долго не ложиться спать.
