Он услышал, как император встал и подошел, чтобы посмотреть. Палец Октавиана прошелся но одному из шрамов, которые остались на черепе Цезариона от каленого железа.
– Я слышал о таком методе, – сказал Октавиан. – Мой дядя однажды упоминал, что так лечат проклятую болезнь. Раскаленным железом.
– Именно этим способом лечили царя? – не скрывая удивления, спросил Агриппа.
– Полагаю, царица желала, чтобы он исцелился, – спокойно произнес император. – И я не слышал, чтобы он когда-нибудь противился ее желаниям и приказам. – Октавиан вернулся к своей скамье и сел. – Или ты по собственной воле прошел через это?
Цезарион не ответил. От воспоминания о прижигании железом у него перехватило дыхание, и он знал, что у него вы рвется крик, если он ответит. Почему они не вернут ему лекарство? О Дионис, какое унижение, если с ним именно сейчас случится приступ!
– Мой дядя никогда не подпустил бы к себе врача, – сообщил ему Октавиан и наклонился вперед, пронзительно глядя на юношу. – Ты бы согласился на такое лечение снова? Наверняка ты знаешь – гораздо лучше других, – что такое боль. Как ты думаешь, сколько тебе удастся выдержать?
– Арей, ты понимаешь, о чем они говорят? – громко вскричал Цезарион на греческом. – Они собираются пытать меня, чтобы узнать имена друзей, помогавших мне. И ты это одобряешь?
От страха философ, казалось, готов был вжаться в стену. Цезарион снова взглянул на Октавиана.
– Да и одобрят ли это сами мучители? – спросил юноша, продолжая говорить на греческом, чтобы его поняли все, кто слушал сейчас. – Я – Лагид, бог и сын бога. И к тому же я твой родственник, сын твоего приемного отца, которого ты вроде как чтишь. Даже твои друзья не осмелились бы так поступать, а кроме того, что это тебе даст? Имена одного или двух человек, которые – ты можешь быть уверен – все равно никогда не признаются в том, что видели меня живым. Заговора не было. Ты победил, Цезарь. Египет твой, моя мать мертва, а вскоре и я буду мертв.
– Я не стал бы руководствоваться твоими заверениями о невозможности заговора, – сказал стоявший за его спиной Агриппа.
– А я не хотел бы, чтобы на меня давили, заставляя предать своих друзей, – ответил Цезарион. – Вы хотите, чтобы они замолчали навсегда. Возможно, я не смогу вынести очень много боли, хотя и приложу все силы, чтобы вытерпеть мучения. Вам не узнать их имен с той легкостью, на которую вы рассчитываете.
Император вздохнул и подал знак Агриппе. Этот крупный человек отпустил Цезариона, подошел к скамье и сел рядом с Октавианом. Сидя бок о бок, эти двое бесцеремонно смотрели на юношу, словно изучая его.
– Я не буду предавать смерти твоих друзей, – сказал Октавиаи, Цезарион насмешливо фыркнул. – Конечно нет.
– Кто это был? Тимаген? Антенион? Гермоген? Архибий? Цезарион не произнес ни слова. Его грела мысль о том, что они даже не вспомнили о Родоне.
– Я не причиню им вреда! – нетерпеливо повторил Октавиан. – Разве ты сам не видишь, что для казней уже слишком поздно? Я убил всех, кого хотел убить, в течение нескольких первых дней. Если мы начнем обезглавливать приверженцев царского дома сейчас, это привлечет именно то внимание, которого мы пытаемся избежать!
– Ты царь, и даже больше, чем просто царь, – ответил Цезарион. – Ничто не сдерживает тебя в твоих действиях, кроме собственной воли. Если ты знаешь, кто мои друзья, то общественное мнение не сможет их защитить.
– Я не чудовище! – воскликнул император. – Я хотел завоевать Египет и добился своего, но теперь, когда эта страна принадлежит мне, я желаю, чтобы она мирно процветала. Я милосерден и снисходителен. Поверь, я готов проявить великодушие и по отношению к твоим друзьям.
– Разве не то же самое ты говорил моей матери?! – с горечью воскликнул Цезарион. – Неужели ты забыл, как обещал царице, что будешь великодушен к ней и ее детям? Но твое намерение заключалось в том, чтобы выставить ее напоказ во время праздничного триумфа! – Голос юноши зазвенел от негодования. – И когда ты испугался, что Клеопатра готова наложить на себя руки, дабы избежать унижения, ты попытался помешать ей и пригрозил убить ее детей. Вот истинная мера твоего великодушия!
– Я не убивал их.
– Когда она была уже мертва, в этом не было нужды, не так ли? Цезарь, ты только что угрожал мне раскаленным железом. Неужели ты действительно думаешь, что я поверю в то, что ты проявишь милость к моим друзьям?
– Это бесполезно, – снова вмешался Агриппа. – Запри его, а там посмотрим. Может, что-нибудь еще удастся выяснить.
У Цезариона сжалось сердце, когда он понял, что они не собирались пытать его. Этого не делали, как он сам сказал, даже друзья императора: этого не делал и сам император. Они просто пытались припугнуть его, чтобы он согласился сотрудничать с ними. И теперь юноша чувствовал неловкость и стыд, оттого что поверил им.
– Запереть где? – спросил Октавиан с кислой миной на лице. – Сплетни уже наверняка гуляют по всей Александрии: «Арей подъехал к дворцу в большой спешке с чьим-то телом в повозке; его принесли в зал для аудиенций, лицо было закрыто полой плаща, а сейчас император и Агриппа закрылись там. Боги и богини, как вы думаете, кто это может быть?..»
Молчавший до этого Арей робко подал голос.
– Я сделал все, что было в моих силах, господин! – запротестовал он. – Мои слуги не узнали царя, и я постарался, чтобы никто больше его не видел.
– Тебя никто не упрекает, – откликнулся Октавиан. – Ты все сделал отлично. Я просто говорю о том, что, по всей видимости, об этом случае уже ходят сплетни. Людям захочется узнать, что происходит, а если они увидят его, то слухи распространятся по всей Александрии в течение часа. «Птолемей Цезарь вернулся из мертвых, и теперь его держат во дворце как пленника!» К вечеру начнется мятеж. Если мы попробуем увезти его, закрыв ему лицо, и возьмем молчаливых и достойных доверия стражей, это лишний раз докажет, что мы что-то хотим скрыть. – Он подпер кулаком подбородок и сердито уставился на Цезариона.
