Начался последний куплет. Клемент покосился на окно, и мне стало понятно, что его нервы натянуты, как струны мандолины. Вдруг подумалось: «Интересно, кто изобрел мандолину, а потом имел наглость назвать ее музыкальным инструментом?»
Как только у меня возникла эта мысль, прозвучали последние слова «Ла-Паломы», и ладонь Оливера упала на рукоятку. Он был быстр, очень быстр, но я опередил его на одну пятую секунды. А доли секунды решают все, если противники хорошо знают свое оружие. В спринте одна пятая секунды — это шесть футов между победителем и тем, кто приходит вторым. На дуэли одна пятая секунды — гораздо большая величина, потому как скорость руки стрелка втрое выше скорости бегуна.
Итак, я поддел пальцами рукоятку моего револьвера и легким движением потянул ее вверх…
Я выполнял это действие десять тысяч раз, в бою и в учении. Десять тысяч раз револьвер выскакивал из кобуры, тяжело отдавая в ладонь, когда я вел огонь прямо от бедра. Но в этот десять тысяч первый раз произошло неожиданное. Не знаю, в чем дело! Помнится, Грешам как-то говорил, что у меня тесновата кобура, — вот, наверное, и оказала дурную услугу. Так или иначе, мой кольт застрял, пальцы соскочили с рукоятки — вверх дернулась пустая рука!
Я стоял полусогнувшись и мысленно всаживал в Клемента пулю за пулей, однако на самом деле ни одна не была выпущена в его сторону, А в это время мой противник уже держал револьвер наготове. Увидев, что произошло, он вытянул руку во всю длину и взял меня на мушку!
На мушку! Понимаете? Он был еще настолько зелен, что не сточил прицел, как это делают все мало- мальски опытные люди. Но только мой револьвер остался в кобуре, а его — нате вам пожалуйста! Но пусть другие гадают о причине такого события, я склонен назвать ее Судьбой!
Однако Оливер почему-то не нажал на спуск, а только в изумлении пролепетал:
— Я — первый, Шерберн!
Что мне было сказать? Я ждал выстрела. Мои противники никогда не отличались благородством, я мог бы назвать сотню таких, кто, застигнув меня в безвыходном положении, не задумываясь, отправил бы на тот свет, и сделал бы это с улыбкой.
Но только это был не тот случай! Внезапно я понял, почему Дженни была столь высокого мнения об Оливере Клементе. Потому что в следующий миг он задвинул револьвер в кобуру.
Несколько секунд о чем-то раздумывал, затем предложил:
— А ну-ка, давай еще раз! А то ты… У тебя рука сорвалась, я так понимаю!
Можно ли было ожидать такого продолжения? Навряд ли! Когда Оливер вошел в мою комнату, он и то не мог рассчитывать на победу; теперь же знал наверняка, что еще не научился владеть оружием, как я. Однако ради чести был готов идти на верную смерть!
Для меня его предложение было величайшим соблазном, и все-таки я нашел в себе силы совладать с уязвленным самолюбием, ответить отказом. Я покачал головой:
— Стрелок из тебя ни к черту, Клемент. Но ты мог меня пристрелить, а это значит — одержал чистейшую победу. Вместе с ней тебе достается приз — в Долину Сверчков поеду я!
Он был все еще ошарашен. Надо отметить, что с момента нашего знакомства события и впрямь развивались с несколько ошеломляющей быстротой. Оливер потер кулаками лоб и признался:
— По правде говоря, Шерберн, ты бы мне голову отстрелил, если бы от тебя не отвернулась удача!
Мне хотелось бы сказать, что я нашел достойный ответ, однако в тот момент столько всего навалилось, что было не до него. Я просто повернулся к противнику спиной и стал смотреть в окно.
— Убирайся к дьяволу со своими любезностями! — прошипел гневно.
Наступила тишина. Я лелеял злобную надежду, что он отреагирует на оскорбление, но чуть погодя дверь тихонько закрылась, Клемент ушел.
В конце концов, трудно спорить с тем, что он действительно отстоял свою честь, а меня оставил с перспективой поездки в Долину Сверчков.
Я присел, чтобы как следует пораскинуть мозгами, и, согласитесь, мне было над чем подумать! Прежде всего нужно было найти предлог, чтобы расторгнуть соглашение с Грешамом, кроме того, спланировать время так, чтобы побыстрее разгрести кучу накопившихся дел.
Сначала я решил рассказать все, как есть, Питеру и Дженни Лэнгхорн. Однако гибель Тома Кеньона научила меня говорить по возможности меньше. Те немногие слова, которые были произнесены без нужды, донеслись до ушей вездесущего Красного Коршуна, и Том расстался с жизнью.
Получив такой урок, я чувствовал, что если уж браться за серьезное дело, то нужно с самого начала начисто утратить дар речи. Один человек уже знал, что я затеваю, и этого было более чем достаточно.
И все-таки на всякий случай я написал Оливеру Клементу следующее письмо:
«Дорогой Оливер!
У меня было время поразмыслить над тем, что сегодня произошло, и теперь я вижу, что единственный способ сделать что-нибудь путное — это никого не ставить в известность насчет нашего с тобой уговора. Я собираюсь выехать сразу после того, как повидаю Грешама. Извини, но раньше никак не могу.
Когда буду уезжать, не открою ни одной живой душе, куда еду и зачем. Я совсем забыл попросить тебя о том, чтобы ты тоже не говорил ни слова даже самым близким друзьям. Дельце и так опасное, а если о нем кто узнает, Красный Коршун устроит мне такой же праздник, как Лестеру Грешаму. Понимаешь, о чем я толкую?
Словом, если мы оба наберем в рот воды, то у меня будет один шанс из десяти, что дело выгорит. Но если проговоришься, пусть даже шепотом, Красный Коршун услышит и тогда мне несдобровать».
Я отослал письмо без промедлений, и на следующее утро, когда еще спал несколько больше обычного, поскольку накануне мне пришлось допоздна дежурить в казино, дверь в мою комнату открылась, и Доктор принес ответ от Оливера Клемента.
Его послание было написано в тоне, каким обычно пишут старым друзьям. Оливер сообщил, что, поскольку сделка была предложена мной, а не им, он ни в коем случае не настаивает на исполнении уговора. И готов был сказать об этом еще вчера, однако ему показалось, что я был не слишком расположен для беседы. И просил лишь об одном: как можно скорее забыть, что у нас были какие-то разногласия. Он даже с радостью приехал бы пожать мне руку, если бы это было мне угодно, но, к несчастью, не может этого сделать по той простой причине, что вывихнул стопу и теперь вынужден сидеть дома, проклиная судьбу.
Во всех отношениях это было прекрасное письмо! Теперь я окончательно уверился, что заключил уговор со стоящим человеком. Если бы на месте Клемента была какая-нибудь никчемная личность, я бы мог без зазрения совести забыть о нашем соглашении. Но он вел себя с исключительным благородством, поэтому и я должен был держаться достойно — в этой партии Оливер Клемент выложил передо мной флеш-ройяль, я мог побить его только покером!
Сложив письмо, я потянулся за спичками, и в тот момент, когда поджигал бумагу, послышался отрывистый и сильный стук в дверь — так обычно стучался Грешам. И он вошел в комнату прежде, чем я успел ответить.
Питер застиг меня в довольно глупом положении — лежа в постели, я сжигал письмо над пепельницей, — и, хотя ничего не сказал по этому поводу, от его взгляда мне захотелось провалиться под землю.
— Как дела? — поинтересовался Грешам.
— Неплохо, — промямлил я. — А почему ты так скоро вернулся?
— Беда, беда с Красным Коршуном! На сей раз он такое вытворил, что, скорее всего, против него будут брошены войска. Теперь я и сам вижу, что это дело властей. Так что умываю руки и собираюсь всецело посвятить себя работе здесь, в Эмити. Даже подумываю, не продать ли мое добро и не уехать ли, если найдется покупатель.
Глава 24
КРАСНЫЙ КОРШУН НАВОДИТ ШОРОХ
Это было очень даже в его духе! Грешам не стеснялся показать, что происходит у него на душе — настолько был уверен в себе, что не боялся уронить своего авторитета. На это способны лишь самые сильные личности. Я же никогда не отличался подобным характером. Поэтому так и лежал, разинув рот, и с трудом осмысливал то, что сказал Питер.
— Ты хочешь уехать с Запада и прекратить поиски Коршуна?
