С каждым мгновением ему все больше нравился его мустанг. Когда накануне он выбрал этого чалого жеребца с некрасивой головой из полусотни крепких верховых лошадей, то поверил его пружинистым ногам и чертикам в глазах. Шаг мустанга напоминал грохот безрессорной повозки по грубым булыжникам. Галоп мула представлялся сладчайшей музыкой в сравнении с его галопом. Мустанг легко проделал трехчасовой путь из Шеннона, тогда как лучшие спринтеры городка начали постепенно возвращаться. Чалый не выказывал ни малейших признаков усталости.
Сам траппер беспокоился значительно больше, чем его лошадь. Он спешивался и шел пешком по крутым склонам, когда они становились действительно крутыми. Карабкаться было непросто — его лицо багровело, легкие словно наполнялись огнем, перед глазами стоял черный туман. Но всякий раз, подходя к очередному утесу, траппер слезал с лошади и лез вверх, словно индейский воин, а мустанг легко двигался за ним, удерживаемый петлей лассо.
Рейнджеру дорого стоили его усилия, но зато удалось сберечь лошадь. И после трех часов скачки она оставалась сравнительно свежей, в то время как самые быстрые и самые дорогие жеребцы Шеннона один за другим поворачивали назад.
Траппер наткнулся на группу из трех всадников, сидящих на берегу ручья, в котором их лошади охлаждали ноги. Всадники негромко проклинали и эту скачку, и собственную неудачу. Они кисло посмотрели на Левшу, проехавшего мимо них на стодолларовом мустанге.
Один из мужчин заявил:
— Я сам вырастил это животное и продал его перекупщику за пятьдесят долларов. А оно, как видите, переплюнуло эти купающиеся в ручье семьсот пятьдесят долларов сплошных проблем.
Рейнджер приободрился, услышав эти слова, эхом донесшиеся до него.
Остальные всадники — прекрасные спринтеры городка тоже возвращались. Если бы они, подобно Левше, последовали примеру Оливера Кроссона, то вряд ли сейчас оказались бы в таком положении.
Вскоре Рейнджер почувствовал, хотя и не был в этом до конца уверен, что остался один. Он ехал уже пять часов подряд, и его мустанг скакал с терпением хорошего мула.
К концу пятого часа след полностью исчез. В поисках его Левша поехал по кругу. Но прежде чем завершил этот круг, далеко впереди на северо-западе услышал вой волка, одинокий вой, прервавшийся на середине.
Рейнджер закрыл глаза, анализируя направление, откуда пришел звук, затем указал в ту сторону правой рукой. Открыв глаза, взглянул вдоль вытянутой руки и обнаружил, что она указывает прямо на отвесный склон горы.
Траппер покачал головой. Конечно, блуждающее эхо волчьего лая могло подвести его. И все-таки следовало поверить трюку, успешно использованному уже не раз.
Он подъехал к подножию стены, и вблизи она перестала быть отвесной. На ней оказались маленькие складки, похожие на ступеньки. Тем не менее подъем был опасен. Только настоящий сорвиголова отважился бы подняться по такому склону верхом на лошади. Но Рейнджер привязал мустанга на длинный повод, собрался с силами, и конь, словно горный козел, последовал за ним наверх, мудро ступая там, куда ставил ногу его хозяин. Им приходилось двигаться зигзагами, но в конце концов они выбрались на вершину. Усилия не пропали даром — там было множество знаков на поверхности камня.
Рейнджер заметил следы двух лошадей. Он пришпорил мустанга, и тот двинулся бодрым шагом.
Дорога больше не шла вверх, но стала такой неровной, что двигаться приходилось медленно. А там, где это было возможно, мустанг переходил на рысь, хладнокровно преодолевая препятствия. Так они ехали до тех пор, пока не наткнулись на нечто, заставившее их остановиться. У Левши замерло сердце.
Глава 42
Дело в том, что Рейнджер увидел ущелье, узкое вверху, с отвесными стенами, покрытыми зелеными и коричневыми живыми и мертвыми пятнами мха и лишайника. По дну ущелья бежала вода с таким гулким и отдаленным звуком, какой исходит из ствола шахты. Внизу ширина ущелья достигала трех или четырех сотен футов, но кверху стены сближались, между ними было только футов сорок. При взгляде вниз расстояние казалось огромным, а ручей выглядел совсем узким, то и дело меняющим цвет с белого на коричневый. Поток несся с ужасной скоростью. Если бы кто-то упал вниз с такой высоты и в его избитом теле осталось бы хоть немного жизни, ручей быстро отнял бы ее.
Рейнджер спешился. Он стоял на краю пропасти, смотрел вниз и немного вздрагивал. И тут увидел мост.
На самом деле это был не мост. Поперек ущелья лежало огромное дерево. Скорее всего, оно упало так случайно. А может, какой-то человек специально срубил его? Сделал глубокий надрез на обращенном к ручью стволе дерева, затем дождался благоприятного ветра и повалил? Потом выровнял ствол дерева на ширину примерно в два фута…
Так или иначе, теперь ствол стал мостом.
Рейнджер ухватился за края бревна и попытался его раскачать. Ствол лежал ненадежно.
После этого Левша отошел назад и посмотрел на лошадь. Угловатый чалый насторожил уши и, казалось, понял, о чем думает хозяин. Траппер снова повернулся лицом к ручью и вдруг задумался, почему он здесь оказался. Его нанял Менневаль, но вовсе не для выполнения подобных заданий. Менневаль пригласил его поехать вместе в Шеннон. Однако ему вовсе не приказывали пробираться по пересеченной местности и по ненадежным мостикам с риском для жизни.
И тогда он вспомнил.
Сын преследует отца, а отец не нанесет ответного удара. Так сказал старый Кроссон, и он, должно быть, прав. Питер говорил с ужасающей уверенностью человека, близкого к смерти. Старик не ошибался. Менневаль убегал от мальчика только затем, чтобы увести его от Лайонза. Он предложил Оливеру собственную жизнь, лишь бы тот не убивал Честера, а значит, не стал жертвой судебного преследования и отверженным в глазах добропорядочных граждан.
Рейнджер подумал о Менневале так же, как о нем говорил весь великий белый Север, — чужак, одинокий волк, тайный преступник, отважный и высокомерный сорвиголова. Люди объясняли, что Менневаль способен сотворять невероятные вещи лишь потому, что он совершенно не обращает внимания на две вещи. Во-первых, на свою собственную жизнь, во-вторых, на жизни других людей.
Тем не менее сейчас Менневаль предлагал свою жизнь молодому человеку, он отдавал ее за Оливера.
Рейнджеру показалось, что он помнит, не очень точно, а смутно, какие-то рассказы и легенды о людях, убивших своих детей или убитых ими. Он не мог восстановить подробности. Только отметил про себя, что такое уже бывало и готово случиться вновь.
Как же ему добраться до них вовремя, чтобы предотвратить трагедию? Даже напрягая все свои силы, он наверняка опоздает.
Так говорил себе Левша, сокрушенно покачивая головой. А когда посмотрел на мост, тот показался ему таким же узким, как лезвие ножа.
Но он понял, что решится и на эту авантюру! Да, он не давал слова это делать. Его не нанимали совершать подобные подвиги. Это выходило за пределы контракта. И все же зажал в руке конец лассо и двинулся к концу бревна.
Взобравшись на мост, Рейнджер почувствовал, что дрожит. Однако двинулся дальше. Добрался до конца лассо и натянул веревку. Он не мог тянуть слишком сильно, опасаясь удвоить опасность и оказаться в пропасти, разверзшейся внизу, куда даже не осмеливался смотреть. Голос ущелья, сдавленный рев потока, гремел в его ушах, однако Левша старался не думать о его почти бездонной пропасти.
Мустанг потянул лассо на себя. Конь дернул головой, и Рейнджер закачался. Он присел, его колени задрожали и ослабели, но когда снова натянул веревку, то почувствовал, что мустанг подчинился.
Тогда траппер отважился оглянуться и увидел, что конь ступил на конец бревна, осторожно, легко, словно собака или дикий козел. Внезапно его переполнила нежность к бессловесному животному. Мустанг не знал о целях и побуждениях своего хозяина. Ему хватило того, что таков его приказ, и он выполнил команду.
Конь ступил на мост и пошел по нему, тщательно ставя ноги одну за другой, нащупывая путь, словно двигаясь в кромешной тьме.
Билл шел впереди, скорчившись, иногда поглядывая вперед. Бревно дрожало и раскачивалось с
