заведению Теодора Ренкина. Несмотря на то что близился полдень, там все равно были посетители. В любое время дня в этом заведении можно было встретить несчастных, которые не успели проиграть всех своих денег накануне и явились, чтобы спустить все до последнего цента на следующий день. Они-то и сидели у столов, за этим благородным занятием проигрывания денег, в то время как фортуна с помощью хитрых уловок карточных шулеров делала этот процесс максимально быстрым.
У дверей заведения шериф остановился и велел первому попавшемуся на глаза человеку:
— Позови мне Ренкина!
Человек испуганно замер. Даже ближайшие сподвижники Ренкина по бизнесу не были в курсе всех его грязных дел, однако они знали достаточно, чтобы понимать: он не сидит еще в тюрьме только благодаря благосклонной к нему фортуне, да ещще потому, что закон, правящий в обществе людей, населяющих эти дикие приграничные места, снисходителен, а подчас и слеп, когда речь идет о краже, разве что украденное — человеческая жизнь. Как бы там ни было, не прошло и минуты, как Ренкин показался в дверях своего заведения, одарив Майка Нолана самой любезной своей улыбкой. Ренкин был в свое время бродячим торговцем — работал на хозяина скобяной лавки и ходил по домам, предлагая соответствующий товар; тогда-то он и научился так улыбаться, — подобный маневр он использовал в тот момент, как хозяйка дома открывала ему дверь.
— Слышали, слышали, что вы не жалеете лошадей, шериф! — с порога заговорил хозяин заведения. — Вон скольких всадников разослал на поиски. Но может быть, все уже закончилось, шериф, а? Иначе мы бы не видели тебя сейчас в Сан-Пабло. Уж как я рад тебя видеть, Нолан!
— Знаю, как ты радуешься, когда видишь меня, приятель, — сказал шериф. — Я много чего про тебя знаю, Ренкин, только рано еще нам с тобой разговаривать о том, как мы хорошо друг друга понимаем, — время не пришло. А сейчас я бы хотел кое-что узнать об одном из твоих людей.
Ренкин, человек бывалый, сделал вид, что не заметил угрожающего смысла слов шерифа.
— Ты имеешь в виду кого-нибудь из моих служащих? Против него что-то есть? Скажи, кто это, и забирай, если это нужно, шериф, препятствовать не стану. Я всегда готов помочь закону, который защищает меня самого.
— Премного благодарен, — сказал шериф. — Может, я когда-нибудь и попрошу твоей помощи, если понадобится кого арестовать, а сейчас только хотел бы кое-что узнать о твоем подручном Джо Крэкене.
— Джо? Да это же самый смирный и законопослушный человек! Джо — один из моих лучших…
— К чертовой матери, Ренкин! — рявкнул шериф. — Я прекрасно знаю, как его звали, когда ты впервые с ним познакомился. Нечего морочить мне голову. Мне прекрасно известно, каким именем он назывался, когда вы вместе появились однажды в Тулсе.
— Ну знаешь, — отозвался Ренкин, часто моргая, но в остальном не теряя присутствия духа, — странный ты человек, шериф. Далеко видишь и много чего помнишь. Я-то не могу похвастать такой памятью, провалиться мне на этом месте!
— На совести Крэкена, — продолжал шериф, — пять человек, которых он убил, и все они хорошие люди, не чета ему самому. Дело в том, Ренкин, что Крэкен — настоящий подонок. Однако сейчас мы на этом останавливаться не будем. Я хочу знать только одно: собирается ли Крэкен выйти сегодня около полудня из отеля на улицу, или же приляжет в это время отдохнуть?
При этих словах Ренкин обеспокоенно посмотрел на лицо шерифа:
— А что, есть какие-то причины, из-за которых ему нужно было бы оказаться в постели, шериф?
— Об этом мне ничего неизвестно. А вот по какой такой причине он должен находиться именно здесь?
— На это имеется семь с половиной тысяч основательных причин. Каждый из этих долларов — вот уже и причина. Если Крэкен не появится, Коркоран может забрать деньги, которые взял для него на сохранение Роланд.
— Может быть, это и так, а может, и нет.
— Я, во всяком случае, их обратно не получу.
— А что произойдет, если Крэкен действительно окажется там?
— Тебе это лучше знать, шериф, мне это неизвестно.
— Давай сюда Крэкена, я поговорю с вами обоими.
Призвали Крэкена, и он явился перед шерифом с улыбкой на лице и с двумя револьверами, небрежно заткнутыми в кобуры, так чтобы в любую секунду можно было их выхватить.
— Что ты собираешься делать в полдень? Где собираешься быть в это время?
— На улице перед отелем, с вашего позволения, шериф.
— Зачем?
— Я обещал народу, что буду там.
— Крэкен, если ты там окажешься, тебя просто нашпигуют пулями.
— Меня?
— Крэкен, я много чего про тебя знаю, гораздо больше, чем ты думаешь. Знаю о том, что ты проделывал в Нью-Мексико. И про Олд-Мексико тоже. Мне все было о тебе известно еще до того, как ты появился в этом городе. В тех книгах, которые я читаю, очень много написано о тебе и твоих проделках. Знаю, что рука у тебя быстрая и стреляешь ты без промаха. Но, уверяю тебя, Джо, недостаточно быстрая и недостаточно верная, для того чтобы ты мог тягаться с Коркораном. Вот ведь в чем дело.
Джо Крэкен бросил быстрый взгляд на своего шефа, однако Ренкин только покусывал губы и смотрел то на одного, то на другого, не зная, что сказать.
Крэкен покачал головой.
— Я должен быть там, на площади перед отелем, — сказал он и быстро добавил: — Может быть, вам что-нибудь известно? Знаете какую-нибудь причину, из-за которой Коркоран как последний дурак решится на верную гибель только ради того, чтобы оказаться на месте?
— Мне известны эти причины, — сказал шериф. — И уверяю тебя, Крэкен, если тебя настигнет пуля, то исключительно по твоей же собственной вине. Ты не можешь тягаться с Коркораном, тебе следует это знать. Он настоящий боец, такая уж у него натура, такое воспитание. Это у него в крови. В бою один на один его победить невозможно!
Шериф произнес эти слова таким уверенным тоном, так убежденно, что Джо Крэкен несколько сник, однако продолжал стоять на своем.
— Человек умирает только раз, — сказал он. — И если я сегодня отступлюсь, то после этого мною сможет помыкать любой китаец на всей территории отсюда и до Батт-Сити.
— Ренкин, — попросил шериф, — попробуй его уговорить.
Однако у Ренкина было семь с половиной тысяч причин хранить молчание, что он и делал. Итак, Майк Нолан оказался бессильным. Он побрел по улице, терзаемый стыдом и ощущением неудачи. Придя домой, он обнаружил, что жена находится в состоянии величайшего возбуждения.
— Все было очень хорошо, Майк, и она начала оправляться, словно увядший цветочек, который сбрызнули свежей водичкой. У меня на сердце полегчало, когда я увидела, что румянец возвращается на ее щечки. И вдруг кто-то постучался в дверь. Я пошла открыть и увидела, что там стоит этот чертенок, Вилли Керн. Почему ты не засадишь этого паршивого мальчишку в тюрьму, Майк?
— Да потому, что он один стоит всех остальных мальчишек в этом городе. Провалиться мне на месте, если это не так!
— Майкл! — вскричала добрая женщина. — Послушай, он мне заявляет: «Я хочу видеть мисс Мерран». — «От тебя здесь одни неприятности, молодой человек, — говорю я. — Иди-ка ты отсюда, да поскорее!» — «Ладно, — говорит он. — Я-то пойду, а вот вам следовало бы выгнать своих свиней из огорода». — «Свиней? — спрашиваю я. — Господи помилуй!»
Я бегу в огород и вижу, что нигде нет ни одной свиньи. Этот чертенок все выдумал. А когда вернулась — прямо дышать было нечем, так запыхалась, — сразу же увидела грязные следы босых ног на чистом полу кухни. Я схватила старую метлу и побежала за ним, но его и след простыл. А у дверей стоит мисс Мерран, и глаза у нее горят словно уголья.
«Присядьте… прилягте, моя миленькая», — говорю я. «Я должна… я должна идти!» — твердит она. «Если это из-за того, что сказал вам этот маленький негодяй, — говорю я, — то не стоит обращать на него