Потом был суд. Он получился необыкновенным, отчасти потому, что обстоятельства дела разнеслись по всей стране, отчасти потому, что был он необычайно краток. Государство обвинило этого человека в участии в убийстве конвоира поезда. То, что он там был, считалось доказанным. Что же до погибших в каньоне, их жизни давно были вне закона и их убийство не считалось за преступление.
Сам Аллан просто говорил, что заслуживает смерти, что он в смущении и раскаянии и что достаточно прочесть газеты, чтобы убедиться, насколько он погряз в преступлениях. И молодой адвокат, которому судья поручил вести дело Аллана, не нашелся что ответить своему подопечному. Все, что он посоветовал своему клиенту, — это признать себя виновным, что Аллан и сделал.
Суд, для соблюдения приличий, удалился на десять минут и, вернувшись, огласил приговор. Аллан стоял с двумя охранниками по бокам и слышал слова: смерть через повешение. Но пока судья говорил, его голос значил для Аллана не больше, чем звон колокольчика. В эту минуту он напряженно следил за воробьем, порхающим в открытом из-за жары окне. Он рассматривал широкий горячий квадрат этого окна на полу. И щедро смазанные помадой волосы клерка, сияющие как полированное дерево, когда он склонялся над своей тетрадью. И быстро строчащий карандаш судебного репортера. И морщины на лбу судьи, то появляющиеся, то исчезающие, то снова появляющиеся на добром лице человека, говорящего эти страшные слова.
Потом он повернулся к лицам в зале, искаженным от ужаса и любопытства. Все места были заняты. Люди толпились даже в проходе. После слов судьи гробовая тишина нарушилась легким шепотом. Аллан даже кое-что расслышал, пока его вели через зал.
— Он кажется вполне симпатичным, Том. Ты не находишь?
— Не будь дурой, Бетти. Главное не то, какие они снаружи, а то, какие они внутри.
— Посмотри на него! И глазом не моргнул. Да он наверняка глубоко испорчен, можешь мне поверить.
— Черт побери, да он спокоен как слон! Не хотел бы я встретиться с таким молодчиком поздно ночью. Перережет тебе горло и не задумается. Глянь в его глаза. Ни одной мысли. Тварь.
Аллан выслушивал эти соображения совершенно спокойно. Когда вступал очередной оратор, он по привычке устремлял на него свои внимательные глаза. Он только чувствовал, что все они судят о нем слишком поверхностно. И под внешней оболочкой скрывалось много, очень много. Едва ли он мог объяснить это сам. Ему казалось, что все происходящее вокруг — только сон, и когда он проснется, то пойдет в банк, из которого когда-то ушел, сядет на высокий стул на своем старом месте, будто ничего этого не было. Им такое не расскажешь. И все же в сердце его не было злобы.
Просто он на какое-то время сошел с ума и стал убийцей. Если бы ему кто-то сказал, что он не совершил ничего непоправимого, он невероятно удивился бы и не поверил. И если бы ему сказали, что все его действия были основаны на заботе больше о других, чем о себе, он решил бы, что это говорят из жалости.
Он не хотел, чтобы его жалели. Как он желал, чтобы поскорее все закончилось и он понес заслуженное наказание! Весь мир осудил его как преступника — а он был слишком доверчив, чтобы не поверить целому миру. Все, чего он желал, — это поскорее закончить дело, расплатиться с долгами и уйти в извечное молчание, перед смертью увидев лишь одно лицо — лицо Фрэнсис.
Она стояла в углу зала заседаний, бледная и прекрасная, не отрывая огромных глаз от Аллана. У нее был вид недавно избитого человека, и казалось, боль еще не покинула ни ее тела, ни ее сердца. Он не знал, почему она пришла. По крайней мере это означало, что сейчас Джиму лучше. Проходя мимо нее, он остановился в проходе и одними губами прошептал:
— Джим?
— Лучше! — дрогнули бледные губы Фрэнсис.
Боже, какая улыбка появилась на ее лице! Другой бы разглядел нежность и жалость и все ее большое и любящее сердце в этой одной улыбке. Но Аллан пошел дальше, думая: «Как она рада тому, что Джиму легче. Как она его любит!»
В тюрьме Элиас Джонстон пришел к нему в камеру.
— Ал, — сказал он, — почему ты не подашь апелляцию?
— Зачем? — спросил Аллан. — Ты же видишь, все знают, что я это заслужил.
— Ты уже знаешь?
— О чем?
— Может, тебе будет совестно принять помилование от губернатора? Ты же считаешь, что большинство против тебя. Но подожди до завтра. Губернатор должен протелеграфировать свое решение.
Но губернатор не прислал телеграммы. А спустя какое-то время пришло письмо. Оно извещало шерифа, что его послание было прочитано с большим интересом. Но, изучив все обстоятельства означенного дела, губернатор пришел к заключению, что приговор справедлив, и он не видит причин изменять решение такого прекрасного судьи и гражданина, как Герберт Томас, и освобождать убийцу. Приговор утвержден и обжалованию не подлежит.
Шериф разорвал письмо на мелкие кусочки и вышвырнул в окно.
— Изучил все обстоятельства! — ревел шериф. — Он изучил их по газетам и утвердил приговор!
Он заставил себя пересказать все Винсенту Аллану. На что Аллан ответил:
— Вот видишь? Ты… очень добрый человек, Элиас, и не хочешь признавать, что другие правы.
До исполнения приговора Аллана отправили в каторжную тюрьму. Но перед отъездом его навестила Фрэнсис, и Джонстон на этот раз пошел против установленного порядка и разрешил ей свидание в камере заключенного.
— Знаешь, что случилось? — спросила она.
— Что-то хорошее о Джиме? — поинтересовался он, глядя на ее сияющее лицо.
— Он просит у тебя прощения, прощения за все. С него сняли обвинения.
— Благослови Бог старину Джима. Я знал, что у него все будет хорошо.
— Но ты, Ал! О, этот губернатор — слепец!
— Нет, Фрэнки. Он просто знает правду обо мне. Я заслуживаю смерти.
— Но что же ты совершил, кроме того, что спас Джима и меня?
Он покачал головой и грустно улыбнулся.
— Ал, ты сводишь меня с ума! — закричала девушка, топая ногой. — Будто ты знаешь о себе что-то необыкновенное, что-то злое и ужасное. Ал, тебе не кажется, что все они должны… должны…
— Что, Фрэнки?
— Надеть тебе на голову венец и прицепить крылышки на плечи! Ты… ты просто слишком хорош для этого мира, вот что!
Он только улыбнулся на этот всплеск эмоций и пробормотал:
— Фрэнки, ты так разгневалась на меня, что у тебя слезы стоят в глазах. Хорошо, я буду считать себя таким, как ты хочешь, если это сделает тебя хотя бы капельку счастливее.
— Ох, — выдохнула она, — ну что с тобой делать?
— Ничего, кроме того, о чем уже объявлено.
Она схватила его за плечи и долго смотрела ему в лицо, а по ее щекам градом катились слезы.
— Во имя всего святого, что с тобой, Фрэнки?
— А ты не видишь?
— Ты очень расстроена, Фрэнки. Ах, если бы я мог что-нибудь сделать!
— Ты? Что-нибудь сделать? Ты можешь сделать все!
— Что?
Она повернулась и, как слепая, нащупала руку шерифа. Он провел ее в свой кабинет и предусмотрительно прогнал двух посетителей, ожидавших разговора. Потом усадил ее в кресло.
— Посиди здесь и поплачь, — сказал Джонстон. — Тебе полегчает.
— Таких людей не бывает! — рыдала Фрэнсис Джонс.
— Не бывает, — согласился хмурый шериф.
— Я… я ненавижу его! — закричала Фрэнсис.
— Я тоже, — отозвался шериф.
— Лучше бы я в глаза его не видела!
— Я тоже, — кивнул шериф.
