концов я подумал, что лучше всего поехать мне. Ее мама… ее мама, она просто не может… Другие… Видите ли, мы знаем про случай с Амандой и вашим сыном и все такое, но теперь она мертва, и, похоже, никто ничего не делает. И мы подумали, что, может быть, вы…
— Вы подумали, что я сказал своим людям, чтобы они не беспокоились по поводу ее смерти?
Казалось, он чувствовал себя чрезвычайно неловко. Я понял, как много мужества понадобилось ему, чтобы прийти сюда.
— Полицейские говорят, что они сейчас занимаются расследованием этого, — продолжал он, опустив глаза. — Но мы, знаете ли, решили, что это дело не особенно их волнует. Женщина, которая посадила в тюрьму сына окружного прокурора… Может быть, они решили…
Было бы жестоко позволить ему говорить дальше.
— Менди не сажала в тюрьму моего сына, — сказал я. — Мне известно, кто стоял за всем этим. И я знаю, как она умерла.
При упоминании ее имени он словно окостенел. Впервые он посмотрел мне в глаза.
— Аманда не могла убить себя тем героином. Она ненавидела наркотики. После того как тот дурак, ее бывший муж, погубил себя из-за них, она возненавидела их еще больше. Она очень боялась, что ее дети пойдут по той же дорожке. Она бы никогда-никогда за миллион лет…
— Я верю вам. Она не делала с собой этого.
Когда он закрыл глаза, по щеке его скатилась одинокая слеза.
— Жаль, что вы не знали Аманду. Мы так боялись, что вы думаете, будто она заслуживала того, что с нею случилось. Но Аманда… она была необыкновенная. Ее папа чистил ботинки, чтобы зарабатывать на жизнь. Шестьдесят лет чистить ботинки, говоря: «Спасибо, сэр!» — за четверть доллара, что тебе дадут. Что касается меня, то я землекоп. Я за свою жизнь повыкопал столько грязи из ям, что ее хватило бы на то, чтобы засыпать этот город. Вся наша семья жила так: мы работали, но сроду никуда не выбивались. Но Аманда… она была первой из нас, кто окончил школу. Затем колледж. Для этого ей понадобились годы, но она это сделала. В конце концов она оказалась очень близко к тому, чтобы выбиться в люди. Она не стала бы отказываться от этого ради какого-то героина.
Казалось, наша семья никогда не выкарабкается на свет. За сотню лет, с самого рабства, никто из нас, кроме Аманды, и двух шагов из этого рабства не сделал. А теперь как будто кто-то сказал: «Нет, вы зашли слишком далеко. Я превращу эту девчонку в ничто!» Сначала — изнасилование, а потом она умирает в канаве, и никто не разбирается с этим делом, потому что ей пришлось свидетельствовать против вашего сына. Но она никогда…
Я сидел рядом с ним перед письменным столом. Мы оба склонили головы, словно на богослужении. Я мог говорить очень тихо, и он все равно меня слышал.
— Менди сказала неправду, когда свидетельствовала против моего сына.
Он посмотрел на меня так, что мне показалось, будто одна из его лапищ вот-вот сожмется в кулак и он ударит меня по лицу.
— Она никогда… — начал он.
— Она сделала это. Но только потому, что ее заставили. Ей нельзя было отказаться.
Грегори Стиллуэлл пристально смотрел на меня. Он забыл о различии между нами. Он смотрел так, словно правда была запрятана где-то в глубине моих глаз и он мог вытащить ее оттуда своим взглядом. Я рассказал ему о маленьком франтоватом человеке, который разговаривал со мною под мостом, и о том деле, которое я закрыл. Я рассказал ему о том, как необходимо мне было поговорить с Менди, что и стало причиной ее смерти.
— Кто? — спросил он.
Похоже, он поверил всему. Только в своем рассказе я не назвал ему имени человека, чье дело было мною закрыто.
— Я назову его, если вы пообещаете, что ничего не предпримите в связи с этим. Чтобы добраться до него, мне понадобится ваша помощь. Если вы займетесь им сами, то ничего не добьетесь — он слишком хорошо защищен. И вы можете лишить меня возможности до него добраться.
Ему нелегко было дать мне такое обещание. Он еще некоторое время смотрел на меня, затем отвернулся, глядя в угол.
— Аманда не имела к этому никакого отношения, — пробормотал он. — Просто случилось так, что она оказалась в том месте, и как только он получил от нее, что хотел, он выбросил ее, будто бумажную куклу. И подстроил все так, будто она какая-нибудь последняя наркоманка, хотя именно это она и ненавидела больше всего на свете.
— Вероятно, вам будет очень нелегко, зная все, ничего не предпринимать. Может быть, мне лучше не называть имя?
— Самое горькое я уже знаю, — сказал он. — Если даже мне будет известно его имя, хуже теперь не станет. Но что вы собираетесь сделать с этим человеком?
— Мой сын все еще находится в тюрьме. Чтобы освободить его, я обязан доказать, что тот человек действительно это сделал. Так что я имею самый веский мотив.
Он кивнул.
— И вы докажете, что он убил Аманду только потому, что это было частью его плана?
Я пожал плечами. Я не пытался его обманывать.
— Если этот человек такой дурной, как вы говорите, то он не остановился бы перед убийством какой- то чернокожей девчонки. И еще он наверняка должен знать, что вы постараетесь до него добраться.
Он оценивающе посмотрел на меня.
— Может быть, вы лучше скажете мне это имя, потому что свой шанс вы упустили?
Ему трудно было отказать в логике.
— Дайте обещание, — потребовал я.
— Я обещаю.
— Его зовут Клайд Малиш. Мне нужно, чтобы ваша семья узнала то, чего никто другой знать не может.
— Так этот Клайд Малиш добрался до Аманды?
— Да.
— Я могу сказать это прямо сейчас. Ее дети. Больше ничто не могло бы заставить Аманду соврать. Она не боялась ничего, кроме этого. Ее пугала единственная вещь на свете: что ее дети пойдут по дорожке своего папаши. А ее парень, Пол, как раз уже в том возрасте, когда Аманде приходилось беспокоиться, с кем он водит дружбу.
— Я думал о детях. Но, может быть, вы сумеете выяснить, кто разговаривал с нею?
Он кивнул.
— Я сделаю все, что смогу. Я бы с радостью чем-то помог вам ради Аманды. И если ваш план не сработает…
Мы поднялись. Я сказал:
— Я еще до вашего прихода знал, каким человеком была Аманда. Нанятый мной следователь проследил ее жизнь со школьной скамьи до ее последнего дня и не нашел ничего дурного. Я постараюсь привлечь Клайда Малиша к ответственности за то, что он сделал с нею, даже если к моему сыну это не будет иметь никакого отношения.
Он долго смотрел на меня, пока, набравшись сил, не сказал:
— Я верю вам. Мне совсем не важно, что вам приходится делать это в первую очередь ради вашего сына.
В дверях мы попрощались за руку. Его ручища была весьма мощной, но он не стал превращать рукопожатие в соревнование.
— Я рад, что пришел, — сказал он и удалился.
Я почувствовал, что напряжение понемногу отпускает. Когда бессилен закон, если ничего нельзя сделать именем закона — к тому же для закона было несколько поздновато, — преступника все равно ждет заслуженное возмездие.
И все-таки это не решало моей проблемы: как доказать то, что случилось на самом деле. Никакого
