– Видишь ли, я сразу заметил, что у тебя лицо меняльщика, – сказал старик. – Но я хочу доказать, что мои руки лучше моих глаз. Одним прикосновением я сумею различить, какое животное ты прячешь под своей кожей.
Старик протянул руку. Дениа отпрянул.
– Нет! – закричал он. Как уже намекнула его угроза, он не терпел, чтобы к нему прикасались. Вот он мог прикасаться к другим. И он настойчиво застучал в крышу тростью. Однако никто не отозвался, потому что кучер и все прочие слезли на землю и облегчались дальше по дороге. – Ты дерзок, старик. Я фаворит императора.
– Ну, он никогда не умел выбирать с толком, – сказал старик, имея в виду теперь покойного императора Филиппа И. – Что до меня, я никогда не хотел быть его фаворитом, и эта роскошь отчасти причина моего безумия.
– О чем ты говоришь? – спросил Дениа с любопытством, однако старательно от него отстраняясь.
– Раз ты ездишь именно по этому краю, должен предупредить тебя, пусть ты, несомненно, и алчный политик в том или ином, что место это – приют многих демонов и многих зол. – Старик поспешно вылез из кареты наружу. – Мне надобно поскорее обрести доспехи и доброго коня. У меня есть причины полагать, что вон при том дворце имеется конюшня славнейшего из всех боевых скакунов, великого Буцефала. – Старик повернулся, словно на смотру, и промаршировал в ворота конюшни.
Дениа следил за ним с нарастающим приятным интересом. Правда, старик чуть-чуть его напугал. Ну, что касается алчности, это такого уж значения не имело. Он давно принял решение украсть империю под носом у ее народа. И если бы ему предъявили такое обвинение, он не без удовольствия признал бы его. Ведь у Дениа была собственная философия наилучшего образа жизни, и она не имела ничего общего с того рода хнычущими и тошнотворными добродетелями, во имя которых мужчины идут на смерть и которыми так восхищаются женщины. Но старик командовал их встречей – вот что было интересно. Он смотрел, пока старик скрылся за углом, и, посмеиваясь, услышал, как разная домашняя живность подняла содом. И тут же из-за угла высыпали протестующие утки, куры, гуси и два возбужденных пса. Затем, обогнав их всех, кроме псов, появился старик, ведя на поводу убогого вида грязную белую клячу, которая – Дениа даже усомнился в надежности своего зрения – словно бы ликующе улыбалась.
Выйдя из ворот, пока псы кружили вокруг и лаяли, старик погладил морду кобылы и нежно заглянул ей в глаза. Затем ласково прикрикнул на псов, и те тут же угомонились и упали боком в пыль. Старик подвел клячу к карете.
– Что до моей интуиции, – сказал он Дениа, который с саркастическим добродушием высунулся из окошка кареты, – вот боевой конь, царь всех боевых коней, обгоняющий ветер, легче воздуха и доблестней десятка арабских скакунов.
Кляча топнула ногой и заржала, понимая, что о ней хорошо отзываются.
– Ты его узнаешь? – спросил старик.
– Я знаток лошадей, – сказал Дениа, – но вот эта порода мне неизвестна.
– Это Буцефал, самый лучший из всех коней, – сказал старик. – Он и я будем вести наши поиски вместе, пить из одной чаши, есть с одного блюда и согревать друг друга в морозные ночи.
Старик затем сумел еще раз поразить Дениа, взобравшись на клячу спиной вперед, лицом к крупу. Псы изумились не меньше и недоуменно завертели головами.
– Ну, я должен попрощаться с тобой, – сказал старик. – Мои поиски продолжаются, и едва я обрету свой меч и доспехи, как отправлюсь за Граалем.
– Доброй удачи, – сказал Дениа саркастически.
– Приветствую тебя, – сказал старик, – пусть ты и занимаешься кражами, но мы делим общую королевскую кровь. – Он поклонился над кобыльим крупом. – Мой герб подобен твоему, он включает лебедя с короной.
– Почему ты сидишь задом наперед? – спросил Дениа, когда кляча затрусила прочь.
– Тут нет никакой тайны. Буцефал прекрасно знает, куда мы направляемся, а я хочу знать, где мы побывали.
И на этом странная пара отправилась своим путем.
Дениа смотрел, пока деревья у дороги не скрыли их из виду, а затем откинулся на подушки. Кучер и прочие вернулись. Когда кучер спросил, не нужно ли трогаться, Дениа не услышал, анализируя свою встречу со стариком. Так, значит, старик был аристократом, одно время фаворитом императора (он догадался, что речь шла о мертвом и теперь истлевающем Филиппе, а не о живом и сонливом) и, сверх того, сумасшедшим. А что такое старик говорил про свой герб? И, конечно, учитывая его военный поклон и выправку, ему довелось воевать.
Дениа прикинул, что может означать эта подстроенная судьбой встреча. И, разумеется, можно ли из нее извлечь что-нибудь полезное ему.
Пока кляча Буцефал трусила полегоньку, прямо-таки опьяненная малым весом и обаятельными манерами нового хозяина, которого несла на своей асимметричной спине, а его лестные слова крутились в ней резким вкусом зеленых яблок, и пока Дениа размышлял среди сверкающих корон внутри кареты, Педро и его друг-браконьер связывали фазанов и засовывали их в мешки.
В этот день Педро посетил браконьера, чтобы поговорить о своей затее с Сервантесом, а также помочь собрать плоды деятельности браконьера. Поскольку заметная часть добычи браконьера составляла значительный процент товаров Педро, он договорился, что помощь его будет засчитываться как уплата браконьеру. Фазаны добывались в первые часы ночных поисков корма. Браконьер раскладывал лепешечки, сдобренные опиумом, птицы жадно их склевывали, а затем, пошатываясь на подламывающихся ногах, падали без чувств в кусты. Птицы поменьше, дрозды и голуби, также составляли часть добычи, но в мясистости далеко уступали фазанам. Браконьер был худым жилистым мужчиной неопределенного возраста, обычно одетый в черное, с лаконичными глазами в темных кругах и – самое лучшее – с сухим голосом, пронизанным неуемным юмором.
– Ноги, ноги им связывай, друг Педро, – увещевал он, пока Педро никак не мог сладить с лапами крупной птицы, – потому как население смущается при виде разгуливающего мешка.
– Этот не дает себя связать, – сказал Педро, – и, по-моему, примеривается меня брыкнуть.
– Вот так и с нами, – сказал браконьер. – Схвачены, отравленные сном, и брыкаем тех, кто нас держит. Но тебя не может не позабавить, друг Педро, как ухваченный схваченный ухватывает схватившего.
– Я не прочь поразвлечься, – заявил Педро, – но такое умственное жонглирование ввергает меня в тоску, приводя на память экзамены.
– Я имею в виду, что этот невежественный петух – теперь наш пленник и, хотя возражает против своего положения, не может не видеть, что наша ответственность за его судьбу – это узы не слабее тех, которые стягивают его ноги.
– Малое утешение и для него, и для нас, – сказал Педро, все еще борясь с птицей.
– Ты не мог не заметить, – сказал браконьер, забирая у него фазана, – что жалостные мысли вроде этих я нахожу ободряющими и восхитительными, как и все подобные наблюдения и выводы, которые приносят с собой мало надежды.
– Да, ты проверил на мне немало кошмаров, – сказал Педро, который не любил черной работы, но всегда стыдился, если кто-то завершал ее за него. – Ну, например, не удобнее ли наблюдать конец света в подзорную трубу. Мой дом не озарился счастьем из-за того, что я потом неделю кричал по ночам.
– Моя маленькая месть этой ведьме, моей родственнице, и всем твоим никчемным дочерям, – сказал браконьер, улыбаясь.
– Ну а они, в свой черед, осуществляют свою месть на мне, – сказал Педро.
– И в результате ты больше времени проводишь со мной, – сказал браконьер, – так как мои беседы на всякие эзотерические темы помогают облегчать твои печали.
Педро вздохнул, ибо так оно и было. Затянув последний мешок, Педро и браконьер уселись рядышком, потягивая из одной бутылки.
Ради цели этой повести следует поведать вам кое-что о том, где именно они расположились, так как это определило произошедшее затем. Тайная ночная деятельность браконьера подразумевала
