посмеивались бы над ней и пожимали плечами.
Жеан пришпорил лошадь. Между стоящими камнями вырисовывался силуэт в бумазейном капюшоне, с котомкой на плече.
— Господи, спаси! — простонал Дориус. — Дождь кончается, и вдруг появляется путник. Осторожнее, друг. Дьявол не любит мокнуть под дождем. Проследуем своей дорогой, глядя прямо перед собой.
— Успокойся, аббат, — проворчал Жеан. — Это просто прохожий, желающий присоединиться к группе, ему сообщили о том, что мы должны здесь пройти.
Тем временем человек откинул свой капюшон. Фонарь высветил женское лицо в обрамлении белокурых косичек. У путешественницы были бледная кожа и выдающиеся скулы — символы германской красоты. Глаза смотрели уверенно, сразу видно, что женщина привыкла путешествовать одна.
— Храни тебя Господь, — сказала она чистым и сильным голосом. — Ты и есть проводник Монпериль? А я — Ирана, трубадурша. Я иду в замок Орнана де Ги участвовать в свадебных торжествах. Ты не против, если я пойду с вами?
— Я знаю тебя, — ответил Жеан. — Наслышан. Говорят, ты интересно рассказываешь сказки и поешь. В таком случае, добро пожаловать. На стоянках ты повеселишь нас своими песнями.
Жеан тоже откинул капюшон, показывая, что он не какой-то насмешник, вздумавший пошутить.
Он и в самом деле не лгал, он действительно слышал об Иране. Она была одной из тех женщин- трубадуров, которую очень ценили благородные дамы, потому что издалека призывала мужчин утешить женское сердце и вызывала сладкие воспоминания.
Ирана работала в жанре, называемом песнями зари. Эти песни напоминали о разлуке влюбленных на рассвете, на исходе страстной ночи, в течение которой их тела доставляли радость друг другу. Ирана умела играть чрезвычайно искусно, казалось, она все знала о печали и томительной меланхолии, предшествующих страху увидеть обманутого мужа.
Благородные дамы готовы были слушать ее вечно и всегда сердечно принимали всякий раз, как она появлялась у ворот замков.
Пока молодая женщина пристраивалась идти вслед за животными, Дориус наклонился к Жеану и вцепился в его руку.
— Ты хочешь позволить этой шлюхе идти за нами? — с одышкой зашептал он, не замечая, что бурлившая в нем ярость делала шепот довольно громким.
— А почему бы и нет? — удивился Жеан. — Дорога длинная, а послушать рассказчика на стоянке у костра всегда приятно. Ее песни заглушат вой волков.
— Вот еще! Ты совсем свихнулся! — злобно негодовал монах. — Ведь она — женщина! Одна из тех падших дев, которые в одиночку бродят по дорогам и распевают песни о бесстыдных прикосновениях и изменах! Тебе хорошо известно, что церковь осуждает чувственные наслаждения. У женщины недостаточно мозгов, чтобы противостоять ухищрениям лукавого, в ней много детского, поэтому она быстро становится орудием сатаны, и ее не исправить. Только мужчина был создан по образу и подобию Божьему, а женщина вылеплена по образу и подобию мужчины. Она — лишь побочное создание, сделанное по уже уменьшенной модели. Терпеть можно только девственницу. Тебе разве никогда не говорили о прекрасных писаниях святого Амвросия и о сказанных им по этому случаю словах?
— Не скули, аббат! — проворчал Жеан. — Побереги желчь, заботься лучше о своих реликвиях. Ты горячишься из-за пустяков.
— У тебя ум за разум зашел! — не вытерпел его собеседник. — Подумал ли ты об оборотнях? Лес кишит ими. Считаешь, что беседуешь с женщиной, а на самом деле говоришь с волчицей, снявшей шерсть с морды и ног! А у этой слишком наглые глаза, не похожие на человеческие. У женщин — звериный инстинкт, и они легко делаются игрушкой злых сил. Она неразумна, и дьяволу нетрудно поселиться в ее пустой голове. Ты подвергаешь нас опасности, пригласив это создание присоединиться к нам. У нее мохнатые ноги, я в этом уверен. Когда мы уснем у костра, она примет свой настоящий облик и созовет всю стаю… поточат они о нас свои клыки.
Он долго разглагольствовал без передышки, но Жеан не слушал его. Монахи, нетерпимые к старым верованиям, однако были щедры на истории о различных метаморфозах, когда хотели добиться желаемого.
Вот и Дориусу не хотелось, чтобы Ирана была с ними. Почему? Жеан не знал. Вполне естественно, что трубадурша идет на свадьбу, такой случай не упускают.
Видя, что проводник молчит, монах прекратил свои нравоучения и, горестно надувшись, замолчал, отыгрываясь на бедном муле, которого то и дело бил пятками по бокам.
На рассвете они подъехали к перекрестку четырех дорог, где их поджидали остальные путники, которых Жеан должен был проводить до замка. Группа состояла из обычного набора бродячих комедиантов, падких на подобные церемонии. Они коротали время, играя в кости. При виде монаха они насупились. Ведь церковники и свободолюбивые бродяги испытывали отвращение друг к другу.
Жеан спрыгнул с лошади и обошел их одного за другим, собирая плату за свои услуги.
Что касается Дориуса, то он подчеркнуто держался в отдалении, словно сам запах этого сброда оскорблял его нос. Он обеими руками вцепился в стянутую железными полосами шкатулку.
Подойдя к Иране, Жеан попытался принести извинения за слова своего спутника.
— Не надо извиняться, — вздохнула молодая женщина. — Я привыкла. Все эти постриженные ненавидят песни зари. Они считают, что песни пробуждают запретные мечты у праздных благородных дам и вводят их в грех.
— К тому же он наверняка боится, как бы барону де Ги не наставили рога, прежде чем он возляжет с молоденькой женой, — заметил Жеан. — Старикашки весьма ранимы в таких делах.
Ирана подняла брови.
— Орнан де Ги — старикашка? — удивилась она. — У тебя неверные сведения. Барон — красивый мужчина в расцвете сил, о чем свидетельствует его участие в крестовых походах. Малышка Ода не сомкнет глаз, когда он ляжет на нее, либо ее плохо подготовили к постельным наслаждениям.
Ирана говорила с бесстыдством, свойственным трубадурам, для которых любовные игры — соль жизни. В ее лице было что-то кошачье. Иными словами, она могла бы носить железную корону северных королев- воительниц. Жеан подумал, что во многих молодых дворянах она вызывала похоть. Но мысль эта мелькнула и исчезла, ее место заняла другая, менее приятная: почему Дориус солгал ему, утверждая, что Орнан де Ги старик, неспособный исполнять свои мужские обязанности?
Это ему не нравилось, было непонятным, и изворотливость монаха начинала раздражать Жеана.
Пора было отправляться. Он возглавил колонну, приноравливая шаг своей лошади к шагам ходоков. Бродячие комедианты привыкли к постоянным перемещениям, они не отставали, не суетились и двигались размеренно.
Жеан внимательно вглядывался в лес по обе стороны дороги. За ним шла беднота с пустыми кошелками, но… кто знает? Бывали случаи, когда разбойники устраивали резню ради того, чтобы завладеть тройкой плащей. И к тому же среди идущих находилась женщина, Ирана, которая могла возбудить в негодяях мысль о насилии. Да еще и шкатулка Дориуса, которую наивный наблюдатель может посчитать наполненной золотыми монетами. Добрую часть утра все шли молча. Черный, насквозь пропитанный дождем лес не побуждал к веселью. В полдень сделали привал, разогрели бобовую похлебку, а потом Ирана начала петь. Она умело затрагивала темы, дорогие каждому трубадуру: песня зари и тут же песня печальной жены, девочкой проданной родителями старикашке с подагрическими коленями, беззубому, словно дряхлый конь, которому место на живодерне. Ее голос, немного глуховатый, но глубокий, казалось, обещал тысячу удовольствий тому, кто захотел бы попытать удачу, и глаза мужчин блестели, несмотря на усталость после долгой ходьбы.
Жеан очень любил трубадуров. Сопровождая их и слушая баллады, он понемногу отходил сердцем и узнавал немало нового.
Кончив петь, Ирана подогрела себе кружку вина и добавила туда мед, чтобы смягчить горло. Жеан не мог устоять перед желанием снова заговорить с ней.
— Свадьба, наверно, будет пышной? — осведомился он.
— Да, — ответила молодая женщина, бросив на него насмешливый взгляд. — И турнир будет. Ты хотел бы поучаствовать в нем? Есть возможность заработать себе доспехи и лошадей. Хороший боец может
