— Я пришел только за благовонщицей, — бросил он голосом человека, привыкшего отдавать приказы. — И речи быть не может, чтобы увести всех.
Он был молод, с твердым темно-коричневым обветренным лицом и с курчавыми волосами. Исходившая от него ярость делала его красоту угрожающей.
Хоремеб сделал к нему шаг и выпятил грудь.
— Не знаю, кто ты, — сказал он, — но ты уведешь Ануну только после того, как вытащишь отсюда меня и моих рабочих. Ты понял?
Молодой человек зарычал от ярости, как пантера.
— Ну, ну, — оборвал его Хоремеб. — Ты один, а нас десяток. На что ты надеешься? Пока что мы не позволим тебе уйти. Выведи сначала моих людей, это не займет много времени. А наверху мы расстанемся. Знать не хочу, что ты собираешься сделать с Ануной. Если хочешь ее, она твоя.
Человек пустыни, казалось, размышлял, потом указал на веревочную лестницу, спускавшуюся со свода.
— Так и быть, — согласился он. — Поднимайтесь. Только не медлите, пыльный ветер пока защищает нас, но он может стихнуть в любой момент. Поторопитесь же…
И он ухватился за лестницу обеими руками, чтобы она перестала раскачиваться. Хоремеб толкнул в спину Хузуфа и сказал:
— Ну давай, чего ты ждешь?
Резчик фигурок уцепился за деревянные ступеньки и резво полез вверх. И скоро все увидели, как он исчез в некоем подобии естественной каминной трубы.
— Когда окажетесь наверху, нужно лечь и ползти, — сухо объяснил мужчина. — Не вздумайте вставать. На скалистом плато есть трещина, и если ползти по ней, как ящерица, часовые вас не увидят. Старайтесь все делать быстро и без шума. — Лестница вновь натянулась в его руках, и он скомандовал: — Следующий, быстро…
Вылезли все, но на это ушло немало времени.
— Вот видишь, — обратился человек пустыни к Ануне. — Твоя глупость чуть не стоила нам жизни. Без этих дураков мы бы уже давно были далеко.
Девушка не знала, что ответить. Глаза молодого человека горели как угли, смущая ее. Она была уверена, что это не давешний человек с благовониями; голоса у них были разными, у этого, во всяком случае, он не был гнусавым. Когда осталось только трое рабочих, Хоремеб оттолкнул их и полез сам. Наконец пришла очередь Падирама и Ануны, причем Падирам настаивал, что полезет последним.
— Вот еще! — заворчал мужчина. — Девушкой займусь я. Полезай-ка, вместо того чтобы говорить лишнее.
Рассекатель, поколебавшись, сдался. От человека пустыни веяло такой силой, что лучше ему было не перечить. Едва Падирам исчез в трубе, как молодой человек дал волю своей ярости.
— Глупая самка! — крикнул он в лицо Ануне. — Не будь ты такой ценной, я раздавил бы твои груди. Твоя чувствительность чуть было все не испортила. Теперь лезь и молчи, что бы ни случилось. Слышишь? Мы прошмыгнем в десяти шагах от поста. И не высовывай голову из расщелины. Ни в коем случае.
Крепко схватив Ануну за запястье, он подтолкнул ее к лестнице и знаком приказал ей подниматься. Когда она была в четырех локтях от пола, он полез следом. Ануна больше ничего не видела. Она вслепую протиснулась в узкий проход, выступы которого рвали ей одежду. В нем воняло пометом грифов и гниющими останками их добычи. Наступая на перекладины, она больно стукалась коленками о стенки. Наконец голова ее оказалась снаружи… Она почувствовала запах крови.
Ануна повернула голову, стараясь увидеть, что произошло. И тут она увидела их всех: Хоремеба, Хузуфа, Падирама… Они лежали на спине, устремив глаза к луне; бандиты, толпившиеся у выхода, перерезали им горло, одному за другим, по мере того как они вылезали из прохода.
Она чуть было не закричала, но мозолистая ладонь зажала ей рот. Рука принадлежала молодому человеку с вьющимися волосами. Его горячие губы прижались к ее уху.
— Ты думала, я уступлю твоему капризу? — прошептал он ей, не скрывая радости, в которой было больше ненависти. — Никто не смеет говорить мне, что я должен делать. Никогда. Это так же верно, как то, что меня зовут Нетуб Ашра.
10
Анахотеп вышел на террасу. Ветер доносил из пустыни свежий запах фиников. Не зная почему, он вдруг подумал о старом Мозе, который предпочел дать поглотить себя песчаной буре, нежели позволить грабителям захватить порученные ему царские мумии. Отважный слуга…
Дакомон тоже хорошо ему служил, но со временем зазнался и, как это всегда бывает, стал опасен. Пришлось его нейтрализовать. Отныне Анахотеп стал единственным «носом» в Египте и мог наслаждаться «непахучими» благовониями, изобретенными архитектором. Только он один мог улавливать подземные «метки». И эта уверенность действовала на него умиротворяюще.
Анахотеп подошел к гонгу и ударил в него. Тотчас же появился слуга, лицо и тело его благоухали духами, которыми он успел прыснуть на себя перед тем, как предстать перед номархом.
— Я хочу пройтись! — бросил Анахотеп. — Погуляю немного. Пусть мне доставят мои живые посохи.
Спешно разбудили двух мальчишек, еще носивших детскую прядь волос. Номарх любил опираться на их плечи во время ночных прогулок. Этим мальчикам было лет по десять, и Анахотеп велел зашить им веки, чтобы они не могли узреть секреты фараона.
Другие, более беспощадные, чем он, без колебаний выкололи бы им глаза, но Анахотеп не считал себя жестоким, а зрелище маленьких обнаженных тел доставляло ему удовольствие, особенно когда они дрожали на холодном ветру, дующем из пустыни.
Его больные артритом руки впились в плечи мальчиков, зевающих и похныкивающих от недосыпа.
— Вперед, мои жеребятки, — погонял их Анахотеп голосом доброго дедушки: ему нравилась эта роль. — Вперед, я поведу вас, только будьте внимательны к нажатию моих ладоней. Хоп! Хоп!
И он пошел, согнувшись, прихрамывая, сладострастно сжимая смугло-золотистую плоть мальчиков, на которых перенес вес своего старческого тела с похрустывающими суставами.
С помощью своих «живых посохов» он пошел во дворец, чтобы еще раз полюбоваться подготовкой к своим будущим похоронам.
Вначале он осмотрел тела и съемные головы, вырезанные лучшими мастерами. Эти деревянные манекены в натуральную величину будут служить провожатыми его
Он ощупал деревянные головы, выстроившиеся на полке, убедился, что никто не забыт. Все его придворные находились там, готовые к вечной службе. Тела же, вырезанные из дерева, по желанию Анахотепа были сделаны тяжеловесными, с гипертрофированными половыми органами.
Старик возобновил обход. Приходил он сюда все чаще и чаще, чтобы на душе было спокойнее.
Ряды больших кувшинов были полны золота, серебра, медных слитков. Номарх знал, что, унеся все это в могилу, он разорит провинцию, но относился к этому равнодушно. Разве он, как и все, не имеет права поступить сообразно своему статусу и финансовым возможностям? Отец, муж оставляли свои семьи ни с чем, заставляя хоронить себя, тратя на себя то, что заработали за всю жизнь. Иногда вдова и сыновья с ужасом узнавали, что дорогой покойник платил жрецам за то, чтобы они ухаживали за местами погребений его далеких предков… Подобные соглашения приносили служителям богов приличные барыши, не считая ежедневных подношений в виде хлеба, пива, меда и самого свежего мяса. Вторая жизнь умерших разорила немало семей, которые не могли отказаться от своих обязательств, поскольку все было записано в архивах Дома жизни, где хозяйничали писцы администрации.
Почему бы номарху не сделать со своей провинцией то же самое, что простой торговец мог сделать со
