себе на гитаре. Мимо нее бегут посетители метро, стараясь залезть в вагоны…»
Лиз часто вспоминала сестру такой, когда бесконечно искала ее на станциях, особенно если желание узнать что-либо о Наша становилось слишком навязчивым.
Лиз прилагала все усилия, чтобы подавить надежду, гнездившуюся в ней. Эта обманчивая эйфория была следствием злоупотребления кислородом. Лиз помнила об этом.
«Ну что ж, — сказала она себе, — у тебя нет никаких доказательств, что Наша находилась в метро в день катастрофы. Кроме всего прочего, есть один шанс из тысячи, что эта гитара принадлежала ей. Сколько певцов было на станциях, когда разверзся потолок? Сто? Больше?»
Образ, неотступно преследовавший Лиз в кошмарных снах, подпитывали воспоминания, воображение.
В час катастрофы Лиз проходила стажировку в 200 километрах от Алзенберга и не могла знать, что делала Наша в минуты, предшествующие драме. Она лишь предполагала, что сестра, верная своим привычкам, спустилась петь в метро. Помимо предположений, была… Гудрун, которую Лиз бесконечно расспрашивала в течение многих последующих недель.
Лиз повертела инструмент в руках. Он пришел в негодность от пребывания в воде. Дека частично расклеилась. Гриф перекосился. Не хватало струн. Не было ни надписи, ни этикетки, указывающих на владельца.
И несмотря на это, Лиз не могла оторваться от нее. Маленький чистильщик мумий вошел в лачугу. Увидев гитару, он поморщился:
— Не трогай ее, она принадлежала девчонке.
Лиз постаралась скрыть возбуждение, охватившее ее.
— Какой девчонке?
— Светловолосой певице с длинными волосами, — объяснил мальчик. — Это она сочинила песню в честь помпы. Слова и музыку. Она очень хорошо играла.
— Как ее звали? — запинаясь, спросила Лиз.
— Уже и не помню. Это было давно.
— Где она?
— Сбежала. Мужчины приставали к ней. А она не хотела быть с ними. Тогда они разлюбили ее. Она пела, и этого было достаточно. Первый Класс хотел сделать ее своей самкой, она отказалась и ушла.
— Куда?
Ребенок заерзал, допрос надоел ему. Он не любил думать.
«К тому же он был слишком мал тогда, — решилаЛиз. — У него остались весьма смутные воспоминания о жизни после катастрофы».
— Туда. — Мальчик показал на один из прилегающих коридоров. — Она выбрала коридор страха, уверенная, что ее не будут преследовать. Должно быть, она не дошла до конца. Первый Класс говорит, что такое невозможно: от страха умирают, не пройдя и половины дороги. Короче, она ушла и больше никто ее не видел.
— Какое у нее было лицо? — с надеждой спросила Лиз.
— Некрасивое. — Мальчик скорчил ужасную гримасу. — Ее ранило во время катастрофы. У нее был сломан нос, много шрамов. Она часто ходила в маске из тряпки, чтобы не пугать людей. Когда я был маленький, видел много таких — перекошенных, с изуродованным лицом. Сейчас их нет, они умерли.
— А гитара, — спросила Лиз, — я могу ее взять?
Мальчик пожал плечами:
— Как хочешь, никто не умеет на ней играть. Только певица пользовалась ею. Гитара лежит здесь на тот случай, если та вернется. А пела она хорошо… и у нее были красивые волосы.
Сочтя, что потерял много времени, он убежал, желая присоединиться к бегунам, галопирующим по залу станции.
«Марафон! Марафон!» — скандировали они, толкаясь и пытаясь возглавить цепочку.
С гитарой в руке Лиз направилась к запрещенным туннелям. Она хотела выработать стратегию, извлечь выгоду из временного просветления ума, проявившегося с началом кислородного дождя. Нервы ее напряглись, мышцы сокращались, требуя максимального использования, и девушка приложила неимоверные усилия, чтобы не поддаться зову тела, призывающего ее к участию в марафоне. Боже! Как она желала бегать… Если бы она твердо решила не двигаться, то взорвалась бы с минуту на минуту.
Потрясая гитарой, как дубинкой, Лиз побежала к запрещенной зоне. Туда выходили два магических коридора, которые племя использовало для поощрения и наказания. В каждом находился баллон с ядовитым нервным газом, и поврежденный редукционный клапан выпускал ежедневно несколько кубических сантиметров невидимого яда.
«Первый, вероятно, — эйфорический, окись азота или что-то в этом роде, — подумала Лиз, — во втором — галлюциноген, вызывающий приступы сильной тревоги. Все это, разумеется, в военных целях».
Она вспомнила, что в течение десяти лет после великого ядерного разоружения научные исследования в области обороны сконцентрировались на отравляющих веществах, контролировать которые легче, чем смертоносные вирусы. Алзенберг представлял собой идеальное место для складирования газов. Река и метро образовывали великолепный экран для введения в заблуждение детекторов. Река и метро глушили волны сонаров и спутников-шпионов.
«Секретная лаборатория находилась там, — сказала себе девушка. — Там были складированы тысячи баллонов. Газы, способные повлиять на биологические процессы, вызвать настоящую мутацию. Состояние полнейшего оцепенения, даже умопомешательство. Есть чем нейтрализовать страну за один час и заселить ее идиотами. „Чистая“ война… Вирус быстро распространяющегося идиотизма растворяется в атмосфере, как духи».
Лиз опустилась на колени у входа в слабо освещенный туннель страха. Длинный ли он? Куда выходит?
«Удастся ли мне достаточно долго сдерживать дыхание, чтобы не умереть от приступа ужаса? — спрашивала себя Лиз. — Ну и задачка!» Если токсичные испарения окажутся сильными, она скончается от сердечного приступа, вызванного чрезмерной дозой галлюциногена.
«Полагаю, что эта разновидность вещества предназначена именно для этого, — сказала она себе. — Чем больше вдыхаешь газ, смешанный с окружающим воздухом, тем сильнее проявляются тревога, страх, тоска, в конце концов становящиеся нестерпимыми. Разве в прошлом веке приемы ЛСД не превратили многочисленных его потребителей в неизлечимых психопатов?»
Лиз старалась рассуждать очень быстро. Она не имела времени. Ее легкие обладали исключительными возможностями. Набрав в них чистого кислорода, Лиз имела шанс выжить, проходя через коридор. Упусти она случай, ей придется ограничиться обедненным воздухом станции, что может привести к остановке дыхания.
«Я должна идти немедленно, — решила Лиз. — Еще немного, и я позабуду о существовании певицы. Я поддамся окружающему меня слабоумию».
Отступив на десять шагов, она повернулась к помпе, подставила себя под поток кислорода и прокачала легкие, как спортсмен, собирающийся установить рекорд по глубоководному нырянию.
Сочтя, что подготовилась, Лиз задержала дыхание и бросилась в неизвестность.
Кто-то крикнул ей в спину. Наверное, маленький чистильщик мумий, но она не оглянулась. Изо всех сил Лиз бежала по облицованному туннелю, где освещенные места сменялись темными. Она бежала…
Перепрыгнула через контейнер с ядовитым газом, молясь, чтобы коридор оказался не слишком длинным. Как у нырялыцицы, у нее были хорошо развиты легкие, но Лиз знала, что некоторые боевые отравляющие газы способны проникать сквозь поры кожного покрова благодаря тканевому дыханию.
Гитара мешала Лиз, но бросить ее она не хотела. Лиз рассчитывала приручить певицу, если та потеряла память при катастрофе или от вдыхания токсичных веществ.
Она называла ее «певица», а не Наша. Еще слишком рано.
Лиз все бежала… Пролет не был прямым, но без разветвлений. Она начинала задыхаться.
«Больше мне не выдержать», — подумала Лиз, ускоряя темп. По пути встречались брошенные вещи: обувь, дамские сумочки, предметы одежды, утерянные в панике после катастрофы. Тут и там лежали скрюченные трупы: одетые и голые. Были ли то отчаянные, попытавшиеся пересечь коридор страха?
