На входе в каюту Давида висела служебная записка. В ней сообщалось, что обитатель данного помещения попросил разрешения «сойти на землю» и, значит, в данный момент находился в зоне отдыха, где его можно было разыскать у «приемной матери». Но лишь в случае крайней необходимости.
Зигрид двинулась в обратную сторону. Прошла через спортивный зал, кафетерий, футбольное поле. Там не было ни души.
Подойдя к декорациям порта, она открыла дверь и вошла на территорию. Запись звуков, так же как и распылитель запахов, была выключена: казалось, жизнь покинула и этот ненастоящий город. Девушка замерла в нерешительности. И внезапно увидела, как заметна подделка. Мостовые, фасады домов, витрины потеряли правдоподобие. Серое небо было лишь окрашенным холстом. Все казалось непрочным, даже мостовая. Зигрид сделала пару шагов. В кафе никто не сидел — постоянные участники массовки, изображавшие игроков в карты, тоже сбежали. Фальшивые торговцы хот-догами последовали за ними. Зигрид подумала: остался ли здесь хоть кто-нибудь? Неуверенным голосом она позвала:
— Давид! Ты тут? Это я, Зигрид. Давид!
Через минуту на четвертом этаже открылось окно, и из него выглянул молодой человек — в футболке, с всклокоченными волосами.
— Ты с ума сошла? Зачем так кричишь? — бросил он ей. — Ты меня разбудила.
Поскольку Зигрид продолжала стоять посреди улицы и не двигалась, парень велел ей подняться.
Давид вышел к ней на лестничную клетку в шортах, босиком, с недовольным видом. Аллоран выглядел немного старше, чем раньше. Наверное, ему перестали давать таблетки от взросления, о которых так часто говорил Гюс.
Войдя в маленькую квартирку, Зигрид с удивлением отметила, что без искусственно создаваемых домашних запахов жилище потеряло атмосферу уютного гнездышка.
— А где твоя «мама»? — спросила она.
— Ушла в магазин, — проворчал Давид. — Собирается печь мой любимый пирог.
Зигрид села.
— А ты что здесь делаешь? — спросил юноша. — Уже целую неделю сюда никто не приходит. Все боятся. Просто супер! У меня теперь есть выбор, могу менять «маму» каждый день. Они все так обо мне заботятся! Как только речь идет об офицерах, «матери» очень стараются, чтобы им поставили больше баллов. Я наплел, что вроде как пришел с инспекцией. Поверили, глупышки. И теперь я у них на особом положении.
— Я убила Гюса, — выдохнула Зигрид, разглядывая пол. — Ну, вообще-то, нет… Я сделала его бессмертным, но это одно и то же.
— Ты что говоришь? — заволновался парень. — Ты напилась?
Зигрид заметила, что ее бывший друг не походит больше на Давида, которого она знала раньше. В его лице появилось что-то жестокое, губы как-то по-особенному сжаты. А, понятно: старается быть похожим на офицеров. Особенно на лейтенанта Каблера.
И все-таки, сев за стол, Зигрид обо всем ему рассказала: о смотровом отверстии, о Кобане, о континенте, уничтоженном выпущенными с «Блюдипа» торпедами…
Ее рассказ получился длинным. Таким длинным, что она дважды прерывалась, чтобы выпить стакан воды. Когда девушка замолчала, Давид прикурил, закашлялся и заявил:
— Полный бред! Смотрового окна не существует. Ты же знаешь, что подводная лодка не имеет других выходов во внешний мир, кроме люка в рубке. История с иллюминатором, похожим на глаз осьминога, и все такое — выдумки Гюса, которые он любил рассказывать, чтобы привлечь к себе внимание. Ты страдаешь от галлюциногенного синдрома большого давления. Это нечто вроде начальной стадии наркоза. Тебя надо немедленно поместить в особый контейнер, иначе у тебя лопнут вены, сосуды в мозгу, и ты станешь овощем.
— Нет! — возразила Зигрид. — Я ничего не придумала, все так и было.
Давид подошел к ней, потрогал рукой лоб, словно у больного ребенка температура.
— У тебя всегда было богатое воображение, — пробормотал он. — Эта история из книжек, которые ты читала, когда была маленькой. Нашей подводной лодке было дано мирное задание. Тебе же известно, ведь так?
Зигрид покачала головой. Но… внезапно ее уверенность пропала. И события последних дней вдруг стали казаться ей неправдоподобными.
— Ты ведь себя плохо чувствовала в последнее время, а это и есть признак синдрома большого давления, — продолжал настаивать Давид. — Затем начинается бред, возникает мания преследования. Тебе надо лечиться. Если будешь тянуть, то станешь глухой и слепой. Потеряешь дар речи.
Аллоран вытащил из ящика пузырек, бросил три таблетки в стакан с водой и протянул девушке.
— Выпей и иди приляг, — приказал он. — Я предупрежу главного врача.
— А что же насчет исчезновений людей? Пропавших матросов? — спросила Зигрид.
— Это заговор, — ответил Давид, доставая из шкафа форму. — Группка мятежников засела в засаде в заброшенной зоне и хочет начать партизанскую войну. Они не алмоанцы, а просто восставшие матросы. Ты восприняла ситуацию в свете охватившего тебя бреда. Если ты кого и встречала в заброшенной зоне, так только чертовых мятежников, а не рыб, снова ставших людьми, уж поверь мне. Возможно, заговорщики рассказали тебе эту неправдоподобную историю, воспользовавшись твоим состоянием. Ведь неразбериха в твоей голове заметна со стороны. А девочки так доверчивы!
Он отвел Зигрид в спальню, и та легла в кровать. Ее рассудок и правда словно помутился. Простое здравомыслие подталкивало признать объяснения Давида — логичные, правдоподобные. Неужели она сходит с ума, как и многие другие до нее? Девушка была готова допустить это. Затем она задумалась, смогут ли ее еще вылечить, или нейроны мозга бесповоротно повреждены, и ей уж никогда не вернуться к нормальной жизни. Говорят, что иногда от наркоза человека сносит с катушек, и потом его помещают в психушку.
Зигрид слышала, как Давид в соседней комнате набрал по внутреннему телефону какой-то номер, но не поняла смысл сказанного им. Но тон его разговора с собеседником был очень почтительным. От принятого лекарства ноги и руки стали ватными, а затем ее накрыло забытье.
Ей больше не хотелось бороться. Зигрид почувствовала облегчение, услышав, что Кобана не существует, что «Блюдип» не имеет отношения к разрушению Алмоа. Откуда вообще у нее взялись столь странные мысли? Ей надо отдохнуть, прогнать глупые навязчивые идеи из головы…
Снова открыв глаза, она с удивлением увидела возле кровати лейтенанта Каблера, стоящего рядом с Давидом. Тут же находились двое санитаров, молчаливые великаны с непроницаемыми лицами.
— Ну что, малышка, — сказал лейтенант спокойным голосом, — сходим с ума?
Зигрид попыталась привстать и отдать ему честь, но тело не слушалось ее.
— Да ладно, — проворчал Каблер, — не надо церемоний. Ничего страшного, посидишь немного в контейнере и сможешь снова вернуться на свое место.
— Думаете, с ней что-то серьезное? — спросил Давид.
— Да нет, — бросил лейтенант. — На такой глубине мы все через такое проходим рано или поздно. Это совсем не страшно, не опаснее гриппа. Продолжительное пребывание в темноте заброшенных отсеков приводит к потере ориентации. Больной путает день и ночь, не может понять, где находится. После начинаются галлюцинации.
Офицер дал знак санитарам, те подхватили Зигрид под руки и поставили на ноги. Их движения не были резкими, но руки сжимали девушку, словно тиски.
— Спасибо, что позвонил, дружок, — произнес Каблер, отдавая Давиду честь. — Продолжай быть начеку, а то сейчас и матросы, и юнги теряют голову. Ничего, скоро все придет в норму.
Зигрид не стала сопротивляться, чувствуя себя пушинкой в руках дюжих молодцев. И вот ее повели по лестнице, вот уже вышли из здания.
А на улице до слуха дозорной третьего ранга донеслось, как лейтенант Каблер, поправив фуражку, тихо сказал санитарам:
— Доставьте девчонку в лазарет и вколите ей яду. Это она впустила алмоанцев на подводную лодку! Пусть же подохнет как можно быстрее.
