Прот потянул губами виски и сделал большой глоток, но, видно, поторопился и, поперхнувшись, закашлялся. Наблюдая, как прот пытается откашляться и прийти в себя, я вспомнил тот день, когда отец учил меня пить вино. Вино мне показалось мерзостью, но, зная, что оно знаменует наступление взрослости, я зажал нос и проглотил его. Видно, я тоже поторопился и, поперхнувшись, заплевал красным вином весь ковер в гостиной, на котором до сих пор красуется это загробное пятно. Я не уверен, что отец хоть когда- нибудь простил мне это…
– У вас нет ненависти к отцу, – сказал вдруг прот.
– Что?
– Вы всегда винили отца во всех замечаемых у себя недостатках. Такое обычно приводит к ненависти. Но вы никогда не испытывали к нему ненависти. Вы его любили.
– Не знаю, кто вам все это рассказал, но вы понятия не имеете, о чем вы говорите.
Прот пожал плечами и замолчал. Но, сделав еще несколько глотков (он уже больше ни разу не поперхнулся), продолжил:
– Именно в этом вы нашли оправдание тому, что так мало времени уделяли своим детям, хотя на самом деле вы просто выкраивали себе больше времени для работы. Вы уговорили себя, что не хотите повторять ошибок вашего отца.
– Я своим детям не уделял внимания?!
– А почему тогда вы не знаете, что ваш сын балуется кокаином?
– Что? Какой сын?
– Младший. Вы зовете его Фишкой.
А ведь признаки этого были налицо: явное изменение характера, постоянная нехватка денег; только я предпочитал их не замечать, ждал, когда у меня появится время во всем этом разобраться. Как и большинство родителей в подобных случаях, я просто не хотел знать, что мой сын наркоман, стараясь как можно дольше оттянуть тот день, когда узнаю правду. Но уж чего я точно не хотел, так это услышать эту правду от моего пациента.
– Ну, хотите еще чем-нибудь поделиться?
– Хочу. Пожалейте вашу жену: перестаньте петь в душе.
– Почему же это?
– Потому что вам слон на ухо наступил.
– Хорошо, я подумаю. Что еще?
– У Рассела злокачественная опухоль толстой кишки.
– Что? Откуда вы это взяли?
– Я это чувствую по его дыханию.
– Что-нибудь еще?
– Нет, это все. Пока что.
В полной тишине – если не считать грохота мыслей у меня в голове – мы выпили еще пару рюмок. И тут раздался тихий стук в дверь. Я крикнул: «Войдите!» И появилась Жизель – она только что вернулась из библиотеки.
Прот кивнул ей и нежно улыбнулся. Она взяла его за руку, поцеловала в щеку, а потом метнулась ко мне и прошептала на ухо:
– Его зовут Роберт Портер. Это все, что мы пока узнали.
И тут же плюхнулась в стоявшее в углу кресло. Я предложил ей выпить что-нибудь вместе с нами, и она охотно согласилась.
Мы немного поболтали о том о сем. Прот явно был в прекрасном настроении. После четвертой рюмки виски, когда он уже хихикал над всем, что мы говорили, я вдруг выкрикнул:
– Роберт Портер! Вы меня слышите? Мы знаем, кто вы такой!
Прот поначалу оторопел, но, тут же сообразив, что я делаю, тоскливо заворчал:
– Я же говоил вам, говоил. Оне не хочут выходить.
– Попроси его еще раз!
– Я пробовал. Я осень, осень стаялся. Что еще я могу сделать?
– Ты можешь остаться! – выкрикнула Жизель. Прот медленно повернулся к ней лицом.
– Я не могу, – сказал он грустно. – Или сейчас, или никогда.
– Почему?
– Как я узе обяснял дохтору бюэ… бюэ… доктору брю-эру, меня… там… жд… жд… ждут. Окно окрыто. Я могу венуться только семнацатого агуста. В 3:31 утва.
Я решил дать Жизель возможность поговорить с ним. Больше, чем я, она уже не напортит.
– Здесь ведь не так уж и плохо, правда? – с мольбой спросила она.
Прот ничего не ответил. На лице его появилось знакомое мне выражение – смесь изумления и отвращения, – означавшее, что он подбирает такие слова, которые она в состоянии будет понять. Наконец он сказал:
