замялся.
— Потом блевали, чтобы снова идти нажираться под танцы очаровательных невольниц и кровавые гладиаторские бои! — Грец холодно, словно оценивая, оглядел меня и продолжил: — Вопрос стоит так, причем вполне просто и доходчиво: либо мы будем продолжать жрать эту самую химеру, либо это будут делать без нас. Все, что здесь произошло, уже известно на Земле. Необходимые меры будут приняты. Штаммы химеры, которые прошли эту опасную для нас эволюционную стадию, будут элементарно уничтожены, а малейшая возможность повторения чего-либо подобного исключена. Миссию мы выполнили, теперь остается физически выжить самим и спасти ни в чем не повинных колонистов на Венере. Это понятно?
Мою расслабленность после этого ледяного душа сняло как рукой. Грец умеет убеждать. Почти как со стволом пистолета у лба.
— Все понятно. Я готов!
— Вот и прекрасно. На счет «три» открываем люки. Ствол вперед, контролируем любое движение, не издаем ни звука, между собой общаемся, используя только визуальный контакт. Ясно?
Все произошло словно во сне. Я поразился тому, что внутренне был абсолютно готов к подобным действиям. В коридоре, где мы оказались через несколько секунд после хлопка Арнолдова пистолета, изуродовавшего замковое устройство, было пусто. Грец поднял ладонь, и я замер, прислушиваясь. За т- образной развилкой явно кто-то был. Слышалось тяжелое прерывистое дыхание, какое-то неясное бормотание. Арнолд медленно (ведь сила тяжести была минимальная, и каждый из нас весил килограммов 5–7, не более) двинулся вперед. Я пошел следом, стараясь контролировать пространство за спиной. Перед поворотом мы на несколько секунд замерли. Тяжелое, частое дыхание теперь было слышно совершенно отчетливо. Грец поднял левую руку. Три пальца, два, один… Он медленно падает за угол, держа перед собой пистолет. Едва коснувшись пола спиной, переворачивается, только затем вскакивает.
Капитан сидел, опираясь на стену, свитер в крови, которая уже перестала сочиться из глубокой раны справа, в лобно-теменной области. Глаза закрыты, под ними темные крути, лицо бледное, а губы и вовсе пепельные.
— Ты что-нибудь смыслишь в медицине? — с надеждой спросил Арнолд, а прозвучало так, словно говорил, мол будет ли от тебя хоть какая-то польза.
— Весьма скромно, однако достаточно, чтобы оценить: травма совместимая с жизнью, а рана заживает что-то неестественно быстро.
— Абсолютно нормально заживает, у нас у всех такие репаративные[4] возможности. Прививки перед вылетом делали. Продолжительность эффекта до полугода, затем нужно прививаться снова или возвращаться в исходное состояние. Помоги ему тут, а я осмотрюсь.
Пока я возился с раненым, Грец на несколько минут исчез, а затем вернулся уже не такой сосредоточенный и агрессивный. Традиционную бинтовую повязку я решил не накладывать, аккуратно убрал волосы и напылил пленку на скверного вида рану.
— Этого будет достаточно? — недоверчиво оглядел Арнолд мою работу.
— Думаю, что да. Там гормоны, антибиотики, витамины, факторы роста — все, что необходимо для восстановления тканей. Удар пришелся по касательной, а не то никакие бы прививки не помогли, мозги бы собирали по стенкам.
— Ладно, — согласился он с моими доводами, — нужно привести его в чувство и поскорее, нам нужна информация из первых рук. Дай ему что-нибудь понюхать, хотя погоди. — Грец достал из внутреннего кармана плоскую флягу, поднес ее к губам капитана и осторожно наклонил.
Капитан судорожно кашлянул и почти тотчас открыл глаза. Я ощутил сначала страх, а потом удивление. К этому времени я и сам находился в той фазе, когда состояние крайней мобилизации в ответ на стресс сменяется реакцией. Короче говоря, меня начала бить внутренняя дрожь и бросило в пот. Арнолд, словно читая мысли, протянул флягу и мне, а потом отхлебнул сам. Даже такой человек, как он, не сделан из стали.
— Дерьмо дело. Да, капитан?
Попов, едва шевеля губами, ответил шепотом:
— Это Крачевский, сукин сын! Я его блокировал, но теперь и нам до пульта не добраться. Вот сволочь, как голова болит. Дай еще глоточек. Сейчас бы стакан водки хряпнуть, но чего нет, того нет.
Нужно отдать должное, наш капитан держался молодцом, и ко мне вскоре вернулось самообладание.
— А где Герлах, что с Гековым? — спросил Арнолд. Он уже успел подмостить под спину капитана подобие подушки, и тот теперь расположился комфортнее, да и чувствовал себя, по-видимому, несколько лучше.
— Герлах внизу у двигателей, там есть где разместиться. Он как раз вышел что-то проверить, забыл, как называется… По его, ходовой части. Геков блокирован у себя в каюте. К счастью, за час до этого я его сменил.
— Ну?
— Что «ну»?! Я как раз рассчитывал тормозной отрезок, чтобы не так медленно, как запрограммировано, а этот урод огрел меня чем-то тяжелым по голове. Я только успел чуть отклониться — увидел движение на экране, отражение. Как выскочил оттуда и блокировал люки, не помню, потом потерял сознание. Пришел в себя, полз к вам, чтобы предупредить, но крови много потерял, не получилось.
— Спасибо! Это я уяснил. Теперь мне нужны ответы. Просто «да» или «нет», ладно? — и удовлетворившись коротким кивком, продолжил: — Крачевский давно работает с биомассой?
— Несколько лет, по-моему, практиковался под Питером. Да нет, он грамотный мужик и свой в доску.
— Он был нойсером?
Капитан вопросительно взглянул на собеседника, словно прося помощи.
— Можно попроще, у меня в голове пусто, как в съеденном грецком орехе. Ха! «Грец»! Вы заметили странное сходство? Очень созвучно!
Арнолд, однако, и не думал смеяться, да и я вполне осознал масштабы беды. Вопрос Греца был задан по существу. В точку. В яблочко.
Дело в том, что уже добрые пятьдесят лет значительная часть людей слушала «шумы». Первыми отметили странное действие биоритмов клеточной массы на человека несколько операторов во Франции. Дело в том, что для контроля над состоянием биомассы использовались методики, аналогичные электроэнцефалографии, правда, усовершенствованной. Каждый резервуар биомассы, к удивлению исследователей, обладал характерологическими отличиями в этих самых шумах: частотный диапазон, сочетание альфа-, бета-, дельта- или патологических для человека тета-ритмов, наличие пик-волн, «веретен». По изменениям этих кривых, можно было контролировать состояние всей клеточной популяции, а это десятки тысяч триллионов клеток. За дело взялись ученые — и через несколько лет мы уже имели прекрасный инструмент для того, чтобы распознавать любые отклонения от оптимального состояния огромных колоний клеток.
Потом кто-то додумался поставить дело на коммерческую основу. Записи биоритмов стали распространяться, как в свое время тиражировалась музыка или кинофильмы, на любых носителях. Большая часть исследователей, и врачей в том числе, сходились на том, что никаких негативных влияний ожидать от подобной практики не приходится. В результате чиновники от медицины дали новому бизнесу зеленый свет, и нойсеры составляют сейчас около 10–12 % населения нашей планеты.
Биоритмы разных клеточных популяций воздействовали по-разному. Филадельфийский центр ценился любителями живой природы. «Прослушивание» записей (а ведь на самом деле это подключение с помощью электродов, часто даже внутрикожных) возвращало людей в то время, когда Человечество не разделяло себя с природой. Фанаты-нойсеры рассказывали мне, что чувствовали себя растущими деревьями, видели события, свидетелями которых были старые баобабы или секвойи.
Записи популяции, которая находилась недалеко от Нью-Йорка, ценили любители экстрима. Средиземноморский центр поставлял записи для гедоников, эротоманов. Черноморский особо привлекал любителей истории и приключений во времени.
Я, говоря честно, и сам слушал эти шумы, правда, с исследовательской целью. Года три назад мне
