борозды. А где же наши конструкторы?
— А ты вот возьми да и напиши куда следует, — предложил Соболь.
— Обязательно! Я этого так не оставлю! Позади раздался, голос Ионыча:
— С зачином вас, робята!
— Спасибо, папаша! — ответил Леонид.
— Ну и дела-а! — удивленно протянул Ионыч. — Ты гляди, какая картина! — Он повел рукой, указывая на рассыпанные в ночной степи, как на морском рейде, бесчисленные огни. — Загудела целина!
Старик тут же отошел к своей телеге, а вместо него из темноты вышла с корзиной и чайником Тоня. Она только второй день видела бригадира, пока еще стеснялась его и потому, несмело остановив на нем свои очи, негромко предложила:
— Подзаправьтесь немного, а то ведь голодно…
На Ваньку Соболя она не взглянула.
— А что у вас? — мягко спросил ее Леонид.
— Ка-аша! — Тоня виновато улыбнулась. — С молоком.
— А из колхоза так и не привезли ничего?
— Не привезли…
— Утром поезжайте в Лебяжье и требуйте мясо, — сказал Леонид. — Скажите председателю: раз отощалых овец и телок нельзя резать, пусть режет свинью! Он ведь должен знать, что при такой работе нельзя без мяса.
— А свиней не разрешают резать.
— Кто не разрешает? — Закон…
— Кормить надо людей, которые работают! Вот закон всех законов! — возвысив голос, проговорил Леонид. — Объясните ему, Тоня, что если плохо кормишь рабочих людей — они плохо работают. — И мрачновато добавил: — Давайте кашу. Ослаб что-то…
— Я одним ружьем снабжал бригаду лучше, — заговорил Соболь в надежде, что Тоня невольно подтвердит это, невольно вспомнит о последней встрече в степи, и тогда наступит конец их размолвке.
Но Тоня молча загремела посудой…
Когда Тоня уже собралась к двум соседним тракторам, только что вышедшим с загонки, Соболь понял, что она так и уйдет, не сказав ему ни слова, и не мог больше терпеть.
— Торопишься? — спросил он ее с обидой в голосе.
— А как же? Всех накормить надо.
— Всех-то даже кашей кормить не стоит.
— Кого же мне прикажешь обделить?
— Известно, тех, кто почти не работал.
— Это ты о Зарницыне?
— Хотя бы и о нем!
— Ему последнему — со дна, — ответила Тоня, сухо усмехаясь в темноте. — Одно масло.
— Торопись тогда, подмасливай! — не сдержав себя, с ненавистью посоветовал Соболь, тут же кляня себя за свое грубиянство.
— Обрежь себе язык, — тихо, но слегка дрожащим от обиды голосом ответила Тоня. — Может, человеком станешь… — И зашуршала сухой травой, но через минуту, сдержав шаг, добавила из темноты: — Больше не лезь мне на глаза, слышишь?
Берясь за алюминиевую миску с кашей, Леонид пожурил Ваньку Соболя:
— Зачем же ты обижаешь девушку? Нехорошо.
— Заслужила! — процедил Соболь сквозь зубы.
Леонид уже знал все о Соболе и потому, отведав каши, глянув в его сторону, спросил:
— Значит, изменница? Точно знаешь?
— Точно. Изменница, — ответил Соболь после небольшой паузы и отодвинул свою чашку. — Нет, не лезет в горло. Как подумаю, что сейчас она пойдет к нему, в глазах темно. Сам не свой! Он, стервец, поет перед девками, как соловей, а они, известно, дуры, развесят губы!
— Но ведь говорят, она долго ждала? — спросил Леонид.
— Ждала.
— А приехал — сразу изменила?
— Хлюстов появилось много, — пояснил Соболь.
— А может, ты сам изменился за два года, стал другим? Увидала, что ты другой, и разлюбила… Может так быть?
— Не может! Я все такой же, каким был!
На удивление Соболю, Леонида все это не удовлетворило, и он, раздумчиво пожевав губами, через минуту заговорил опять:
— Ну, а если она встретила человека, который неожиданно, против ее воли, понравился ей больше, чем ты? Ты ведь не можешь сказать, что ты лучший на свете?
— А чем он лучше меня?
— Но ей, вероятно, так кажется…
— Пусть крестится, если ей кажется!
Все было выяснено, но Леонид, не щадя Соболя, после некоторого раздумья вновь коснулся его раны. Он спросил, не глядя на Соболя:
— Что ж она… клялась тебе в верности?
— Не клялась, а про любовь говорила, — сверкнув зрачками, с некоторым раздражением ответил Соболь.
— Ну и что же?
— Сказано — зарублено!
— Навечно?
— До гроба!
Последние слова Соболь выпалил в горячке и тут же выскочил из кабины. Он был и удивлен и рассержен тем, что бригадир затеял неприятный разговор. Ваньке Соболю, конечно, невдомек было, что бригадир не из простого любопытства проявляет интерес к его горю.
Этот разговор помог-таки думам Леонида вырваться на волю. «Но как же это случилось? — тоскливо, с болью в душе думал Леонид, прислушиваясь из кабины к тому, как Соболь возится с ключами у мотора. — Как я мог не заметить! Чудно!.. Ведь таращил же на нее дурные глаза. А что в ней особенного? Подумаешь, цаца! Веселый ветерок в юбке! — К душевной боли у Леонида быстро примешивалось раздражение. — Нет, сама виновата, сама… Это нечестно — вставать на дороге! — Перед мысленным взором Леонида вдруг встала Хмелько, освещенная солнцем, в мелком карагайнике, и Леонид, сжав кулаки, начал горячо и грубо выговаривать ей в глаза: — Да, это нечестно! А. раз нечестно, пеняйте на себя. Я не желаю быть в ответе за ваше счастье!»
Вскоре после перерыва Ванька Соболь, выскочив дальше, чем надо, на поворотную полосу у Лебединого озера, вдруг попал на небольшое, но хлябкое, засоленное пятно. К этому моменту ревность окончательно растравила Ваньку Соболя. Он подозревал, что Тоня все еще у Кости Зарницына, и его разгоряченное воображение, не зная удержу, рисовало перед ним самые невыносимые картины ее измены. И вот, когда трактор начал буксовать, распаленный до белого каления Ванька Соболь, подчиняясь кипевшему в нем желанию беспощадно расправиться со всем, что преподносит ему немилая судьба, стал остервенело, раз за разом бросать его вперед, не чувствуя, как он, прорвав дерн, уже врезается в землю. Когда ше Соболь опомнился и понял, что натворил, было уже поздно.
Зная крутой нрав Багрянова, Соболь опустился на землю с равнодушной мыслью, что новой беды не миновать. Но нет ничего тяжелее ждать очевидной беды. Те секунды, когда приближался бригадир, показались Соболю вечностью. Однако Леонид, не видя всей беды, осторожно коснулся его груди и спросил сочувственно:
— Тяжко?
— Под трактор легче! — потерянно воскликнул Соболь.
