одна на берег моря и увидела в волнах морское чудовище, державшее в плавнике трезубец. От страха она потеряла сознание, чем чудовище и воспользовалось. Когда женщина очнулась в его объятиях, монстр на чистом латинском языке сообщил ей, что если муж проведет с ней ночь любви, она родит как бы одновременно и от него, порожденья Нептуна, допущенного к жизни новым Богом, и от Хлодия. Когда на свет появится мальчик, она должна назвать его Меровеем, то есть Сыном Моря. Так и случилось.
Меровей в возрасте от ста до ста тридцати лет произвел на свет сына Хильдерика, будущего отца Хлодвига. Хильдерик из уважения к престарелому родителю решил, что весь род, включая предков, будет называться Меровингами.
Проблема в том — и с этим согласны почти все исследователи — что нет никаких следов правления Меровея. Скорее всего, после смерти Хлодия вожди избрали королем молодого интригана Хильдерика, в последнюю минуту усыновленного старым королем при туманных обстоятельствах и, вполне возможно, приходившегося ему внуком. Вполне возможно, что отец этого Хильдерика именовался Меровеем и даже мог править какое-то крайне непродолжительное время между «отцом» Хлодием и «сыном» Хильдериком. Но более вероятно, что пройдоха Хильдерик выдумал или распространил легенду о морском чудище, стремясь доказать, что его правление предначертано свыше.
Так что царствования Меровея не было, или же оно продлилось недолго. Может, и самого Меровея не существовало. В 451 году главным «королем франков» был Хильдерик. Но затруднительно определить, сколько ему в то время было лет — четырнадцать или двадцать три (известно только, что в молодости он выглядел взрослым не по годам, а в старости моложавым). Нельзя даже точно сказать, как долго он правил — в течение полутора или… двадцати лет! В последнем случае предполагается долгий период регентства его матери, однако сама мысль об этом была недопустима во франкском королевстве той эпохи; впрочем, и это предположение не может быть полностью исключено.
Древние хронисты непременно упоминают о присутствии «юного Хильдерика» на полях сражений в начале вторжения гуннов в Галлию. По Фредегару, он был «сыном короля Меровея», правившего тогда франками, попал в плен к гуннам «вместе с матерью» (!) и был освобожден благодаря отваге «благородного франка» Виомада. Спрашивается, почему вдруг франкский король отправил на войну жену и малолетнего сына? В это просто невозможно поверить.
Но те же авторы пишут об активном участии Меровея в борьбе Аэция против гуннов, вторгшихся в Галлию. Создается впечатление, что этот Меровей вовсе не отец Хильдерика, а простой франкский вождь, — которому, впрочем, ничто не мешало величать себя королем — возможно, из правящего рода Меровингов. Похоже, что Меровей, о котором идет речь, пребывал долгое время в нерешительности, оказывая вначале моральную поддержку Аэцию и не участвуя открыто в сражениях на его стороне вплоть до того дня, когда понял, кто одержит верх. Бургунд Гондиок (сын Понтера из «Песни о нибелунгах») занимал такую же позицию.
Аэций, вне всякого сомнения, и пользовался поддержкой абсолютного большинства франков. Впрочем, еще в самом начале похода, как только гунны вторглись в долину Рейна, молодой «франкский король» Рамахер, усыновленный Аттилой, был убит своими воинами. Бедный юный король! Приск видел его, когда Аэций направил юношу в Рим приветствовать императора. «Пушок еще не тронул его щек, — писал Приск, — его длинные светлые волосы пышными волнами ниспадали на плечи». Он был убит, и во главе объединенного племени встал его старший брат Вааст, союзник Аттилы.
Союзы… Столь тщательно подготавливаемые союзы… Аттила дал сигнал к общему сбору на подступах к Дунаю. Аэций не решался оставить Италию: вдруг это лишь уловка с целью заставить пойти на сделку или скрыть готовящееся нападение в другом, самом непредвиденном месте?..
Общий сбор войск Аттилы!.. Ученый Амедей Тьерри в своей «Истории Аттилы» (издание 1884) дал столь его красочное описание, что невозможно удержаться, чтобы не процитировать это:
«Никогда еще со времен Ксеркса не видела Европа такого скопления народов, ведомых и неведомых; в поход выступило не менее пятисот тысяч воинов. Азия выставила самых уродливых и самых свирепых своих представителей — черных гуннов и акациров с колчанами длинных стрел, аланов с длинными копьями и роговыми панцирями, невров, бел- лонотов, раскрашенных и татуированных гелонов, вооруженных косами и облаченных в куртки из человеческой кожи. Из сарматских степей примчались на своих колесницах полукровные племена, наполовину славяне, наполовину азиаты — оружие, как у германцев, нравы, как у скифов, полигамия, как у гуннов. Германия направила свои самые отдаленные западные и северные племена — ругов с берегов Одера и Вислы, скиров и тукилингов с верховьев Немана и Дюны (…); они шли в бой, вооружась коротким скандинавским мечом и круглым щитом. Были здесь и герулы, быстрые наездники и неустрашимые воины, но жестокие и наводившие страх на все другие германские племена, которые смогли в конце концов обрести покой, лишь полностью их истребив. На призыв Аттилы откликнулись остготы и гепиды. Их тяжелая пехота столько раз повергала в ужас римлян. (…) Такова была эта армия, которая, казалось, вобрала в себя весь варварский мир и притом была еще далеко не полной. Перемещение стольких народов стало почти революцией на обширной североевропейской равнине. Славяне спустились к берегам Черного моря, чтобы занять свои прежние земли, с которых их когда-то вытеснили ушедшие теперь остготы; арьергард черных гуннов и авангард белых гуннов — авары, болгары, гунугары, турки — сделали еще один шаг к Европе. В гигантской армии перемешались грабители всех мастей, вожди и чернь, друзья и враги, будущие властители Италии, занявшие место западных цезарей. (…) Все обломки цивилизованного мира и все лучшие силы варварского мира, казалось, составляли свиту гения разрушения».
Пятьсот тысяч воинов!.. Некоторые авторы утверждают, что даже семьсот. Прокопий пишет, что в войсках были массагеты и другие скифы. Сидоний Аполлинарий добавляет, что к походу присоединились квады и маркоманы, свевы, франки с берегов Неккара, тюрингские племена и зарейнские бургунды. Современные авторы, правда, далеко не все, находят цифру в пятьсот тысяч преувеличенной и говорят самое большее о ста пятидесяти — двухстах тысячах человек.
Общеизвестно, что подавленное состояние свидетелей печальных событий и последующее мифотворчество приводят к постоянному преувеличению числа нападавших и оборонявшихся в эпоху Античности, Средневековья и даже в более поздние времена, сегодня наметилась противоположная тенденция — преуменьшать все цифры. Несомненно, точные подсчеты сделать невозможно, однако иногда мы в состоянии определить, по крайней мере, порядок величин. Это можно сделать, основываясь на данных демографии, находках с полей сражений, на том, что известно о переселениях, следующих за войнами, а также на выводах из противоречивых свидетельств древних авторов, как правило, принадлежавших к противоборствующим сторонам. Представляется возможным — хотя и без неоспоримых доказательств и безукоризненной точности — оценить число воинов, собравшихся под знаменами Аттилы, включая примкнувших позднее, примерно в четыреста пятьдесят тысяч человек; конечно, их могло быть и больше.
Аэций после присоединения к его легионам и гарнизонам войска вестготов, франков Меровея, бургундов Гондиока, аланов Сангибана (который отступится от него на некоторое время), а также экспедиционного корпуса из Арморики, небольшого контингента альпийских бреннов, летов (варваров- колонистов, поселившихся в римских и галло-римских провинциях) и багаудов, решивших бороться с захватчиками-гуннами, не мог иметь более ста пятидесяти тысяч воинов; возможно, их было еще меньше. Обычно соотношение сил Аэция и Атгилы оценивается как один к трем, однако и соотношение один к четырем предлагается довольно часто.
Какие же чужеземные вожди пользовались расположением Аттилы? Король гепидов Ардарих, король остготов Валамир, его брат Теодемир, который станет отцом Теодориха Великого, и один из франкских вождей Вааст.
А какие чужеземные вожди пользовались доверием Аэция? Вполне вероятно, король вестготов Теодорих (не имеющий никакого отношения к вышеупомянутому остготу Теодориху Великому), которого он с большим трудом уговорил, считал мудрым политиком и советовался с ним. Можно назвать также франка Меровея и бургунда Гондиока, несмотря на его колебания и несвоевременные приступы отваги.
Аэций еще был во власти сомнений, когда началось великое вторжение.
Почему именно в Галлию?
Прежде всего потому, что Аттилу, как и всех завоевателей с востока, точно магнитом притягивал к себе Запад, манил океан — finis terrae, край земли.
