Гамсун. Мистерия жизни

Скандинавии, «слишком долго питавшуюся идеями прошлого десятилетия: какими-то теориями наследственности, немного дарвинизма, немного атеизма, немного женской эмансипации, немного культа народа и т. п.».

Тем не менее «Голод» Брандес принять не смог. В своем письме к известному критику Гамсун пишет:

«Господин доктор Брандес!

Я думал над Вашими словами о моей книге. Я не ожидал услышать от Вас, что она однообразна. Во-первых, действие в ней развивается в течение каких-то месяцев, а за такое короткое время вряд ли может произойти больше того, что я описал; во-вторых, я сознательно отказался от расхожих писательских приемов с изображением самоубийств, женитьбы, поездок на природу и бала у богатого торговца — это для меня слишком банально. Меня интересовало просто бесконечное движение души, и я считаю, что в „Голоде“ мне удалось описать психологические состояния, непривычность и новизна которых, во всяком случае, никак не могут утомлять однообразием. С первой и до последней страницы не повторяется ни одно чувство, то есть ни одно не похоже на предыдущее или последующее.

Мою книгу не следует воспринимать как роман. Достаточно других писателей, бросающихся писать роман, как только речь заходит о голоде, — от Золя до Хьелланна. Все они так и поступают. И если „Голоду“ не достает композиционной стройности, присущей роману, что, быть может, и создает невыгодное впечатление, то этот упрек следует принимать не более как совет, особенно если учесть, что я решил писать не роман.

Вчера вечером Вы, видимо, не успели прочесть достаточно, чтобы уловить внутреннюю связь и составить цельное впечатление о книге. Например, сцена, где „я“ ругает Небо, не вызвала у Вас иных ассоциаций, кроме слова „негодяй“; но сцена эта — выражение самого яростного гнева против Неба, которое я когда-либо видел напечатанным. И я не думаю, чтобы могло существовать что-то более сильное.

Если мы займемся подсчетами, то я полагаю, что, например, в „Преступлении и наказании“, так же как и в „Жермини Ласерте“, будет не больше душевных переживаний, чем в моей книге. Отчего же тогда моя книга более однообразна по сравнению с этими произведениями? Ведь в них так же, как и в моем, доминирует одно-единственное чувство. (Я надеюсь, что Вы не заподозрите меня в сравнении достоинств моей книги с вышеназванными; достоинства — это особый разговор. Я ни в коей мере не являюсь самонадеянным дураком.)

К следующей своей вещи я напишу длинное предисловие с тщательно обдуманными и обстоятельными разъяснениями. Мне стоило бы сделать это сейчас, но нет времени. Пусть все идет так, как идет, я ничего не могу изменить.

Я сделал попытку написать не роман, а книгу без женитьбы, поездок на природу и бала у богатого торговца, книгу об удивительных порывах чувствительной человеческой души, о причудливой жизни духа, нервных мистериях в голодающем теле. Я чувствую себя одиноким без Вас — если Вы лишаете меня Вашего понимания, то тогда, разумеется, незачем и продолжать. Я должен еще, наверное, добавить: я не прошу Вас сообщать о моей книге, я вовсе не так глуп, что бы Вы ни думали. Но то, что Ваше личное мнение о моей последней работе малоблагоприятно, является для меня ударом, у меня нет никого, кроме Вас. Именно потому, что моя книга — попытка создать что-то пусть не совсем новое, но своеобразное, я должен особенно внимательно прислушиваться к тому, что Вы о ней говорите.

Если бы Вы прочли „Голод“ целиком, то я был бы Вам очень благодарен. Взамен я обещаю не просить Вас прочитать мою следующую работу, но так как „Голод“ — моя первая настоящая книга, то мне необходимо знать, какое впечатление она производит.

Уважающий Вас

Кнут Гамсун».

* * *

«Голод» принес Гамсуну славу, и после появления романа он начал вести жизнь профессионального писателя. Помимо всего прочего, ему по-прежнему надо было возвращать долги, часть из которых так и продолжала «висеть» на нем, ведь, по его собственным словам, гонорар за «Голод» (210 крон) он «растратил, как свинья».

В письме Эрику Фрюденлюнду сразу после выхода «Голода» Гамсун пишет, что к Рождеству ему надо закончить следующую книгу. Это должна быть книга рассказов, за которые Гамсун рассчитывает получить какие-нибудь деньги и сразу же отослать их своему другу в Валдрес, чтобы тот «закрыл» серию очередных долговых выплат.

Гамсун измучен, морально и физически: бесконечная работа, практически без отдыха, не могла не действовать пагубно на его состояние. Он даже пишет Эрику: «Тебе хорошо, ты женат, у тебя дом, счастье и никаких забот!» И даже просит подыскать ему невесту, потому что «так устал шататься по свету в одиночестве, не имея рядом близкого человека, на которого бы я мог рассчитывать, не имея дома, переезжая из одного отеля в другой, из страны в страну, пересаживаясь с поезда на пароход. Я так устал, что сил у меня просто не осталось!»

Неудовлетворенность вызывают и плохие продажи «Голода»: первый тираж в 2 тысячи экземпляров разошелся с трудом. Однако это не помешало немецкому издательству купить права на книгу и издать ее в том же году на немецком языке.

Поскольку для работы над новой книгой нужны были прежде всего соответствующие условия и возможность сосредоточиться на тексте, Гамсун уезжает в норвежский городок Лиллесанд (буквально Маленький песчаный пляж), красивый и опрятный, который он, однако, вскоре невзлюбил и окрестил Филлесандом (Грязным пляжем).

Работать ему было тяжело — соседом по гостиничному номеру оказался «безумный музыкант», который пиликал на скрипке день и ночь.

Зато вскоре в Лиллесанд приехала молодая англичанка, которая решила перевести «Голод». Звали ее Мэри Данн. Это была богатая вдова двадцати девяти лет. Мэри тоже писала книги, и «Голод» произвел на нее большое впечатление.

Мэри и Кнут проводили много времени вместе. Завесу над их отношениями приподнимает рассказ «Пришла весна»,[63] написанный Данн по возвращении в Англию. Из него становится понятно, что англичанка была влюблена в Гамсуна и тому это было приятно, но он сразу дал понять молодой женщине, что его интересы ограничиваются переводом «Голода» на английский. Впоследствии писатель даже утверждал, что Мэри Данн сделала ему предложение руки и сердца. Так это или нет, мы не знаем, однако точно известно, что издателя на свой перевод «Голода» англичанка не нашла, и вскоре ее переписка с Гамсуном прекратилась.

* * *

Работа над сборником рассказов не клеилась, и Кнут решает написать роман. Это будут «Мистерии».

Но поскольку «Голод» многие не приняли, а кто-то счел просто «безнравственной» книгой, то Гамсун начинает писать статью «О бессознательной духовной жизни», которую литературоведы считают «программной» и «своеобразным комментарием» к «Голоду».

Она, действительно, позволяет многое понять в творчестве писателя. Гамсун говорит в ней о творческих личностях — людях тонкой душевной организации, которым присуща способность уловить «далекие сигналы из глубин воздушного пространства и морской стихии, мучительная и изумительная в своей остроте способность воспринимать звуки, позволяющая улавливать даже трепетание неведомых атомов, о существовании которых только догадываешься…»[64]

Для Гамсуна важно расслышать, различить и описать «безграничный хаос ощущений, причудливой жизни фантазии… загадочность нервных явлений, шепот крови, молитву суставов, всю подсознательную деятельность», а интуиция, мечта, фантазия в конечном счете оказываются более надежным инструментом исследования духовной жизни, чем позитивистская наука.

Статьей «О бессознательной духовной жизни» Гамсун очень гордился и был рад, когда ее напечатали в журнале «Самтиден».

Его счастливое письмо Эрику Фрюденлюнду звучало так: