солдаты в зимних шапках, чайники со спиртом на столе, прислоненном к монастырской стене, свет прожектора, обжигающая голые ступни земля, надвигающийся светлым проемом кирпичный сарай, освещенный внутри низко висящими керосиновыми лампами, винтовки, запах жженого пороха, исклеванная пулями стена, лязганье затворов, какой-то странный слитный шум, стена рушится, разваливаясь на куски, и он падает лицом вперед, больно ударяясь лбом о какой-то выступ...
Байрон сел, с трудом расцепил склещившиеся челюсти и только после этого перевел дыхание. Открыл глаза. Передернулся всем телом: холодно.
В стенном шкафу он нашел темные брюки, два пиджака, стопку рубашек и свитеров. Обрадовался: было во что одеться потеплее.
Откупорил бутылку рома, плеснул на донышко стакана, выпил. Закурив, взялся за шкатулку, которая хранилась в сейфе. Сорвал сургучную печать. Вся шкатулка была доверху набита плотными конвертами, надписанными четким почерком старика Тавлинского: 'Б.Г.Тавлинскому', 'Д.А.Т-Черняевой', 'Н.Ф.Ступицыной', 'М.М.Тавлинской', 'И.А.Тавлинскому', 'О.И.Тавлинской'. Никто не забыт. И на каждом конверте в углу пометка - 'лично'.
Самым толстым оказался конверт, адресованный Байрону. Он спрятал его в тумбочку. Остальные сложил стопкой на узком столе, придвинутом к противоположной стене.
В шкатулке остались лишь дедовы награды - каждый орден, каждая медаль обернуты синей бумагой - да завернутая в холстинку иконка - Богоматерь с младенцем, у которого на правой руке были судорожно искривлены пальцы. На крестное знамение это мало похоже. Кривые пальчики. Живописца нельзя было отнести к разряду мастеров своего дела. Какой-нибудь крепостной богомаз, может быть, инвалид, пригретый богомольной барыней за искорку таланта. Взгляд Богородицы жив и выразителен. Только вот нос толстоват, вопреки византийскому канону, да губы слишком натурально сложены в улыбку. Может, с барыни и писал. Или с ее дочери. Скорее портрет, парсуна, чем икона. А вот у малыша лицо странноватое: детский лобик, младенческий подбородок, щечки в ямочках - и вдруг эти набрякшие старческие подглазья, глаза выкачены и взгляд - болезненно-строг и как будто слегка растерян. Байрон перевернул иконку - на обороте - только дата: 1799 году по РХ.
Дверь в комнату Дианы была заперта. Байрон снова постучал. Подождал, вертя в руках конверт со странной надписью 'Д.А.Т-Черняевой' (откуда взялась эта Т и что бы это значило?), поднял руку, но в третий раз стучать не потребовалось: Диана в банном халате и с феном в руках стояла на пороге, вопросительно глядя на нежданного - он это почувствовал - гостя.
- Указом от 1718 года Петр Великий запретил писать, запершись в комнате, - попытался пошутить он. - Это тебе. От деда.
- Я принимала душ. Проходи. - Она посторонилась. - Э, да ты, кажется, почти трезв!
Хмыкнув, он огляделся. Комната была прямоугольной, перегороженной книжными стеллажами, за которыми можно было разглядеть тахту и включенный ночник. В передней же части помещения главное место занимал компьютер с включенным монитором, офисное кресло с подголовником. Обе стены заняты книжными шкафами, один из которых - с откинутой панелью - играл роль секретера.
Диана вытащила из-под секретера табурет. Конверт, встряхнув, бросила на клавиатуру компьютера.
Байрон сел, упершись руками в колени.
Диана взялась за расческу.
- В детстве ты была рыжей и косоглазой, как жена Пушкина, - сказал он. - Une madonne louche et rousse.
- Помню, как меня таскали к окулисту. - Она бережно провела расческой по каштановым волосам. - Все образовалось к лучшему. Как и с ногой. Хотя и пришлось претерпеть немало, зато сейчас я даже не хромаю. Кажется.
- Ничуть!
- Врачи посоветовали мне побольше ходить пешком... Как ты думаешь, что в этом конверте?
- Не знаю. Может, ключ от квартиры. Банковская карточка. Документы на квартиру где-нибудь в районе Чистых Прудов - поближе к месту учебы. Или просто напутствие... Бог весть! Он всем оставил по письму, а меня определил в письмоноши. Только я не понял, что означает буква Т перед твоей фамилией. Секрет?
- Получая паспорт, я взяла фамилию Тавлинская-Черняева... - Она принялась расчесывать кончики волос. - Ты не знал? Дед был очень тронут...
- Могу вообразить... - промямлил Байрон. - А остальные? Ну мать...
- Моя родная мать, как и отец, сгинули, словно и не было их, так что их мнения просто не существует в природе. Остальные приняли как должное... кроме Оливии... - Отшвырнув расческу, она остановилась перед ним, уперев руки в бока. - Ты ведь не затем пришел, чтобы разгадать тайну буквы Т. Тебя что-то терзает, и я догадываюсь - что. Ты, видимо, считаешь, что виноват перед людьми и Богом в соблазнении неопытной юницы. Помолчи! Юница сама этого хотела, как мартовская кошка...
- И заблаговременно набила карманы презервативами...
- Помолчи, пожалуйста! - Она топнула ногой. - И поверь: для меня это было испытанием похлеще всех тех, что выпадали мне в жизни. А мне перепадало... Тебя бы в шкуру девочки-хромоножки хотя бы на денек-другой ты б взвыл, милый, - а я терпела. - Она вдруг решительно села к нему на колени. - Ты для меня много сделал, Байрон. Словами не передать. Очень много. Чтобы я не ощущала свою ущербность и все такое. - Она поцеловала его в висок. - Ты называл меня принцессой, дарил необыкновенные игрушки, читал книги... Нила требовала, чтобы я молилась на ночь, и я молилась: Господи, сделай так, чтобы Байрон поскорее приехал в Шатов! Чтобы взял меня на колени, прижал к себе, назвал принцессой... Поэтому то, что случилось между нами, не могло не случиться. Я и мысли не допускала, что женщиной меня сделает кто-нибудь, кроме тебя. Там, в машине, мне было неудобно, больно... а потом хорошо... - Она взяла его пахучей рукой за подбородок, посмотрела в глаза. - Ты - мой?
Он кивнул не раздумывая, потому что он, конечно же, лгал. У него не было никого, его не было ни у кого.
Неожиданно оттолкнув его, она спрыгнула на пол и снова уперла руки в бока.
- Тогда не смей спать с этой стервой Оливией!
- А с чего ты взяла...
- Я же не утверждаю, что ты с нею спал! - остановила она его. - Для меня ты - чуть ли не вся моя жизнь, и мне даже кажется, что я готова провести с тобой все оставленные тебе дни... сколько?
- Двести или триста, - ответил он. - Ты не выдержишь и недели. Я не шучу. Первым делом они хотят оттяпать мне ногу до колена. Дальше - больше, как подсказывает мне профессиональный инстинкт. Не думай об этом. И вообще постарайся перевести наши отношения в Past Perfect. В Plusquamperfekt. Это та же игра, только всерьез - вот и все. Что-то вроде дивертисмента со сменяющимися танцорами. На смену отплясавшим тотчас выскакивают другие, и никто в зале уже не вспоминает о предшественниках...
- Какую чушь ты несешь! - медленно проговорила она. - Ты сам себя должен презирать за эти слова. Дивертисмент! Ты глухой? Ты не понял, что ты для меня значил и значишь?
- Извини. - Он дернул себя за мочку уха. - Уши горят?
- Шут гороховый! - с облегчением рассмеялась Диана. - Сказывается отсутствие огневой поддержки, господин подполковник? У меня есть коньяк только не выпей все. - Сняв с полки две книги, извлекла из образовавшейся прорехи бутылку коньяка. - Кажется, настоящий. Мне врачи посоветовали капать его в кофе... у меня гипотония... можешь из горлышка - ведь не привыкать стать?
- Спасибо. - Он выпил. - Кажется, и впрямь не подделка. - Выпил еще. Слушай, юница, а за что ты так ненавидишь Оливию?
- Не только за то, что она на тебя смотрит так, словно ложкой ест. Вся ее жизнь в качестве мадам Звонаревой - темна, извилиста и, ты уж прости, омерзительна. Ну не верю я в случайную смерть ее мужа-калеки. Ну да, пьяная свекровь стреляет из ружья, и насмерть перепуганная Оливия бросается в Домзак, оставив мужа одного на берегу реки. Однако дед однажды проболтался, что инвалидная коляска стояла под самой стеной Домзака и следы колес к реке вели вдоль стены - впритык. Так что выстрел-то был - в небо, а не в Оливию, как она потом утверждала. Свекровь из своего окна и разглядеть-то их не могла - там же полуметровые подоконники. Все свидетели слышали выстрел, видели бегущую и визжащую Оливию, которую пришлось отпаивать с ложечки - так она перепугалась. А когда спохватились и бросились за ворота - инвалида и след простыл.
- Болтали про каких-то незнакомцев, якобы удиравших с острова по мосту...
- И растворившихся в воздухе. Дед еще, помню, смеялся: Надя стреляла холостыми патронами, сыну, инвалиду и пропойце, хватило ума задолго до того случая разрядить патроны, оставив в них только порох да пыжи.
- По-твоему, Оливия организовала убийство мужа? - Байрон с удовольствием сделал глоток коньяка. Ему стало жарко. - Наемные убийцы и все такое? В Шатове?
- Мне почему-то кажется, что это сделала не она, - спокойно возразила Диана, вновь берясь за расческу. - Но ведь сюжет развивался. Дед купил ей дом неподалеку от 'Марса', в котором Оливия прожила почти год. Это тебе известно. Но вот чего ты не знаешь, великий сыщик: прожила она там вовсе не одна, а с Татой. Шатов - город небольшой, поэтому такие тайны здесь - секрет Полишинеля. Одинокий вдовец Тата, создавший небольшую, но небедную ликеро- водочную фирму, частенько вечерами навещал безутешную вдову Оливию. Оставался у нее ночевать. Чем уж она там занималась со слюнявым стариком можно только догадываться.
- Старики разные бывают...
- У Таты было страшно больное сердце, это факт. Возможно, Оливия выступала в роли сестры милосердия, больничной сиделки... Но, когда Тата умер, вдруг оказалось, что все свои акции он завещал Оливии. После похорон многие потом судачили о его сыновьях и внуках, которые недели две дико пьянствовали в своем казино и всячески, мягко скажем, поносили Оливию. А еще сильнее - Андрея Григорьевича Тавлинского, старинного знакомого Таты, который подложил ему свинью - Оливию. Результат-то налицо: блокирующий пакет акций водочного завода оказался в руках Тавлинских, а Оливия и еще двое из компании Тавлинских - в совете директоров водочного завода. Если же муниципалитет, то есть мэр, обязанный своим вторым сроком исключительно Тавлинскому, отдаст в частные руки - в руки все той же Оливии Звонаревой свой пакет акций, то Тавлинские установят полный контроль над производством крепких напитков в городе и районе, а вдобавок могут - и смогут - дать хорошего пинка под зад всем Татиным отпрыскам. Бизнес, Байрон, он и в Шатове бизнес.
- Если следовать твоей логике, деду было выгодно сделать Оливию свободной женщиной, а значит, он мог быть потенциальным заказчиком убийства ее мужа-инвалида. Но! - Он умоляюще посмотрел на Диану. - Мне бы сигаретку выкурить, госпожа хозяйка.
- Курни разок.
- Но если он задолго до того прикидывал, как бы прибрать к рукам водочную прибыль, и остановил выбор на Тате, с которым у него и впрямь были неплохие человеческие отношения, что мешало ему поманить старика-приятеля аппетитной девчушкой и посетовать на ее тяжкое бремя - на живучего паразита Звонарева? Я хочу сказать, что и Тата мог оказаться заказчиком убийства. У него бандитов под рукой было поди не меньше, чем у Тавлинского...
