вызывали у него безотчетный протест и желание бежать из дома как можно дальше. Он уходил на улицу, бродил в одиночестве по городу или проулком мимо новой гостиницы спускался к реке, втайне надеясь встретиться с Лентой - дочерю Федора Колесыча, который был известным городским пугалом для детей: он отлавливал и убивал бродячих собак. Зимой Лента обязательно каталась на коньках. Он молча провожал ее до дома - не сговариваясь, они выбирали дорогу подлиннее. Говорила она - он слушал, поражаясь ее беспричинной, как ему казалось, ледяной иронии, злости, которую она и не думала скрывать, особенно если речь заходила о будущем. От Нилы он слышал, что девушка чем-то серьезно больна - быть может, злость на все и вся и была проявлением болезни. 'У меня нет будущего, - однажды сказала она ни с того ни с сего. - Что бы там ни врали, а все будущее женщины заключено у нее между ногами. И ты так думаешь - чем ты лучше других? Просто ты умнее их, выжидаешь, когда я сдамся и сама тебя попрошу...' 'О чем?' Она ответила без запинки - ледяным голосом: 'Ну хотя бы о том, чтобы ты для начала поцеловал меня'. Байрон взял ее за руку, развернул к себе и поцеловал в губы. 'Вот начало, - сказал он. - Что дальше?' Лента молча втащила его за руку во двор. Сняла ботинки с коньками и в толстых шерстяных носках поднялась наверх, в свою маленькую низкую комнатку. Даже не обернулась ни разу, чтобы проверить, идет ли Байрон следом. Не включая света, она разделась и только тогда подала голос: 'Чего ждешь? Это и есть - дальше'. Домой он вернулся поздно, но родители этого не заметили: в спальне горел свет, оттуда доносился металлический голос матери, лишь изредка прерываемый жалобным скулежом отца. Байрон разделся и лег поверх одеяла. Тело пылало. Голова покруживалась. Что-то случилось. Он читал в книгах, что это переворачивает жизнь человеческую, причиняет страдание или дарует небывалую радость. Ничего подобного! Он чувствовал горячую пустоту в сердце и ощущал изматывающую дрожь во всем теле. Даже пальцы ног дрожали. Они стали мужчиной и женщиной одновременно. Он впервые увидел, как улыбка преобразила ее скованное, вечно стылое лицо, как расплылись ее смягчившиеся губы и расширились вечно прищуренные глаза. Они молча лежали на скомканной постели, и Лента гладила его спину своей узкой ладонью. 'Почему твоя койка стоит косо?' - спросил он шепотом. 'Я вижу хорошие сны, когда лежу в северо-западном положении. Это глупости, но ты не смейся'. А через месяц ее зарезали в новой гостинице. Бритвой по горлу. В школе говорили, что она сама напросилась в компанию приезжих с юга - торговцев мандаринами. Пила с ними вонючий коньяк. Потом уединилась с одним из южан в соседнем номере, отдалась ему, 'как распоследняя шлюха', после чего почему-то набросилась на него со столовым ножом. Мужчина сначала отбивался от нее с пьяным смехом, но когда ей удалось-таки полоснуть его лезвием по груди, выхватил складную бритву и прикончил ее одним ударом. Как собаку. Байрон не пошел на похороны. 'Она сама этого хотела, - думал он, прислушиваясь к надрывно-фалшьшивым звукам похоронного оркестра. - Ведь она говорила мне, что однажды обязательно попросит меня об одном одолжении и даже взяла с меня клятву, что я не откажу ей в просьбе, какой бы странной или даже страшной она ни была. Она не стала дожидаться... или просто пожалела меня...'
Он резко встал со скамейки, потянулся и, закрыв за собой узкую калитку в ограде, направился к выходу. Бабушка, отец... северо-западная Лента... Чем же она болела? Забыл. Как забыл и все свои обиды на отца - вспоминался только жалобный его голос. Да обстоятельства нелепой смерти: бьющийся в эпилептических корчах мужчина, неудержимо надвигающийся по обледенелой мостовой огромный грузовик...
Старухи все еще судачили на лавочке у входа.
- Можно составить вам компанию? - галантно поинтересовался Байрон, опускаясь на край скамьи.
- Ты не Бароном ли Тавлинским будешь? - спросила старуха с редкими седыми усиками и россыпью крошечных родимых пятен на щеках.
- Байрон. Он самый. - Он налил в пробку виски, протянул собеседнице. Со здоровьицем.
Та с усмешкой взяла пробку, понюхала и выпила. Ее товарка расправилась с виски таким же манером.
- На деда похож, - сказала маленькая. - Вылитый.
- Змею от змеи не отличишь, - сказала высокая усатенькая. - Прости меня, грешную, но дед твой был козел козлом. Убили, говорят?
- Убили.
- Свят, свят...
Старухи разом перекрестились.
- На том свете Господь разберется... - неопределенно проговорила маленькая. - Всем воздастся.
- Ему-то достанется, - без злобы сказала высокая. - Я сама в Домзаке жила, сколько раз его там встречала - не счесть. Одно время к Наде Зверевой наладился, она тогда как раз с мужем развелась. А как она забеременела, так он ее и бросил. С тех пор она и запила. Потом и замуж вышла, а все равно пила не переставая... и второго мужа потеряла...
- Сама виновата. Кто ж его не знал? Все знали.
- И ты, что ли?
Маленькая задохнулась от негодования.
- Язык у тебя - что у дьявола: шипастый, Вера!
- Да показал бы он тебе тогда сторублевую - ты б до Москвы без штанов дернула б!
- Я без штанов никогда не ходила! И с козлами не вязалась, как некоторые.
- Ты это про кого? - подобралась усатая.
Байрон встал, попрощался - но старухам было уже не до него - и направился к машине, оставленной в жидкой тени берез. Издали разглядел женскую головку, склоненную над книгой.
- Привет! - Он сел за руль. - Что читаем?
- Что придется, - ответила Диана. - От тебя опять как из винной бочки...
Она бросила книгу на заднее сиденье.
Он оглянулся: 'Нарцисс и Гольмунд' Гессе.
- Цыц, принцесса, - весело отозвался он, запуская двигатель. - Домой или куда-нибудь?
- Домой неохота: Нила как убитая ходит, остальные еще не вернулись. А давай-ка я лучше за руль сяду, а? От греха подальше.
Пожав плечами, Байрон вышел из машины и сел на пассажирское место.
Диана с места газанула на всю катушку.
- Чего машину не запираешь? Здесь хоть и не Москва, но сопрут - ахнуть не успеешь. - На развилке не раздумывая свернула направо - к центральной площади. - Ты к бабушке ходил?
- И к отцу. Поехали на мост - оттуда вид хороший. - Он хлебнул из горлышка, потянулся. - Хорошо здесь!
- Наездами - да.
- Ты мои подарки успела разобрать? Извини, хотел сам преподнести, да вот... Книги, диски, кассеты...
- Спасибо, разобрала. Вот только когда читать все это - не знаю. Байрон, я же в Высшую школу экономики поступила.
- Во страсть! - с восхищением проговорил он. - В святая святых экономического либерализма. За тебя, принцесса! Я рад, правда. - Он снова глотнул. - Но зачем тогда тебе Шатов?
- Там видно будет...
- Дед успел подкинуть тебе на учебу, жилье и так далее? А то не стесняйся: у меня хватит. - Допил виски и закрутил пустую флягу пробкой.
- Майя Михайловна говорит, что ты и в Москве киряешь, как бешеный. Когда ж ты успеваешь на бирже играть? Кстати, как ты вообще в это дело ввязался? Ты мне никогда про это не рассказывал.
Байрон закурил, опустив боковое стекло.
- Друзья помогли. Вместе служили в Афганистане, потом встречались - они в столице осели. Не то чтобы не разлей водой, но раза два-три в год встречались. Артем экономический закончил, сейчас в одной суперкомпании начальником департамента. Аршавир тоже где-то учился после армии, служил в КГБ, сейчас в какой-то информационно-аналитической фирме командует. Но, судя по всему, эта фирма - явная 'дочка' ФСБ. Что-то вроде экономической разведки и контрразведки. Когда я из прокуратуры ушел, предложили мне в консалтинговую фирму пойти. Шахматно-юридические этюды решать. И бабки неплохие, и все прочие условия... Но, видишь ли, я пятнадцать лет занимался чистой уголовкой: убийства, дедовщина, хищения оружия и так далее. Надо было, по сути, переучиваться, а значит, начинать с нулевой должности. Я же, как тебе, может быть, известно, человек высокомерный... ну, не сложилось... Вот тут ребята и помогли. Артем и Аршавир. Биржевые-то хитрости я быстро освоил - на полулюбительском уровне, конечно, - но им и этого оказалось достаточно...
- Они были твоими инсайдерами, - догадалась Диана. - Шпионами!
- Что-то вроде. Они наводили меня на компанию, которая разогревает акции почти что на пустом месте, и подсказывали, когда эти акции покупать свально, а когда разом продавать. Но это - случай. А чаще рутинная слежка за курсом, открытые позиции, короткие позиции, стоп-лоссы, фьючерсы и прочая мутота. Я и до сих пор по-настоящему не осовоил этот словарь. Любой двадцатилетний мальчишка-биржевик даст мне сто очков вперед. Дед помог стартовым капиталом, да у меня еще от продажи старой квартиры кое-что оставалось, так что играл я не с пустыми руками. Для Артема с Аршавиром это было благотворительностью, разумеется, а для меня - двадцать-тридцать тысяч в месяц. Впрочем, бывало и меньше, но редко...
- На виски хватает.
- Миленькая, биржевые торги начинаются в половине одиннадцатого утра, поэтому я успевал к тому времени выпить, отоспаться, еще раз выпить, вздремнуть, принять душ, позавтракать и сделать первый звонок брокеру. А вечерами - книги или видео. В последнее время чаще видео, чем книги.
Медленно проехав по мосту, Диана свернула с шоссе на узкую грунтовую дорогу, пролегавшую через рощу (деревья карабкались на холм, голую вершину которого занимали двухэтажные дома), и вскоре остановилась.
Байрон снова закурил.
- После Афгана я чувствовал себя этаким Растиньяком - Москва лежала у моих ног. Я читал Карабчиевского, Плевако, Александрова и Кони, я читал Достоевского и запрещенного Набокова - 'Дар'... Я считал, что непременно завоюю мир - во всяком случае, мой мир - тот огромный кусок хорошей, правильной, если угодно - праведной, интересной жизни. Я ни секунды в этом не сомневался даже после матримониальных моих неудач - ну их к черту! Невзирая ни на что я был твердо уверен в себе, в том, что я - лучший. И Чечня подхлестнула меня, повела, хотя, конечно, нас, военных следователей, ненавидели все - и солдаты, и офицеры с генералами, и местные. Я дышал полной грудью, принцесса. По инерции все эти чувства, ощущение личного могущества и значимости не оставляли меня и после того, как я потерял ногу... Но жизнь - как, впрочем, и следовало ожидать, оказалась стократ сильнее меня. И безжалостнее. Я не жалуюсь. Я отношусь к тому разряду отчаявшихся людей, которые считают, что жаловаться - ниже их достоинства. Занятие бесприбыльное и унизительное.
- Ты отчаялся? - тихо спросила Диана, прижимаясь к нему плечом. Отчаялся, заметался - и запил. Только не подумай, что я осуждаю тебя.
