войны его схватили и бросили в Домзак. Его внук сейчас служит священником в церкви за рекой...
- Отец Михаил, знаю. Храм Преполовения Пятидесятницы.
- Ну так вот, только этот отец Михаил и подошел однажды к деду, да и то лишь затем, чтобы выяснить, где именно захоронили людей осенью сорок первого. Дед рассказал, - и все. Отец Михаил, если верить деду, ни словом не попрекнул бывшего начальника тюрьмы...
Пряженцев задумчиво смотрел на Байрона.
- Словом, дед устал. Его угнетали воспоминания и болезни... Он сказал мне, что у него кардиомиопатия и врачи отвели ему максимум два года жизни. Кажется, два года. Он не хотел уходить из жизни просто так, тихо угасая на больничной койке. Он хотел, как он выразился, разорвать круг абсурда и поставить точку - сам. - Байрон с сомнением посмотрел на свой стакан, но пить не стал. - Точнее, не сам. Точку должен был поставить я.
- Если я правильно понял, он попросил вас убить его?
- Вы правильно поняли, Иван Алексеевич. Он отдал мне ключи от сейфа, в котором я и нашел этот револьвер.
- Он попросил вас застрелить его... Что вы ему ответили?
- Я сказал, что должен подумать.
- И?
- Когда я поднялся в этот кабинет, часы пробили три. Я валился с ног от усталости. Три с половиной часа за рулем, мучительный долгий разговор, смысл которого подчас попросту ускользал от меня, боль в ноге...
- Вы принимаете какие-то препараты?
- Антидепрессанты, транквилизаторы и так далее.
- Запивая их этим благородным напитком...
- Бывает. - Он вздохнул. - Я хочу сказать, что само размышление об окончательном решении я отложил на утро...
- Но пистолет вы взяли из сейфа ночью.
- Точно так. Взял не думая. Просто протянул руку и взял. Я действовал, как безголовый механизм. Потом лег и уснул. А утром...
- В котором часу?
- Без чего-то шесть. Я сразу вспомнил наш ночной разговор, но в голову просто ничего не шло! Я вообразить не мог, как это я разбужу его, скажу 'прощай' и выстрелю в висок, да потом еще вложу в его руку револьвер, чтобы все это выглядело как самоубийство. На прощание он напомнил, чтоб я не забыл о перчатках: он не хотел, чтоб на револьвере остались мои пальчики. - Он допил виски. - После душа я двинул во флигель.
- С револьвером в кармане?
- Да. Повторяю: у меня и мысли не было использовать этот чертов наган. Я топал к нему и все ждал какого-то просвета в мыслях... какого-то наития... Нужно было убедить его в нелепости этой затеи... как - не знаю... Я думал: вот сейчас я его разбужу, попьем чаю, разговоримся, и что-нибудь придет в голову... сверкнет этак... Ну надеялся на случай.
- Когда вы уходили из флигеля после ночного разговора, не встретился ли вам кто-нибудь - во дворе, поблизости или в доме?
- Нет.
- А утром?
- Ну наши поднимаются рано. Мать с Оливией уезжали на службу. Нила хлопотала в кухне. Дядя Ваня уже ушел. Диана спала. Как раз на полдороге к флигелю я увидел входящего во двор Александра Зиновьевича... это шофер деда...
Прокурор кивнул.
- Дверь была открыта?
- Закрыта, но не заперта. Меня это не удивило и не насторожило: это было в обычае старика. Но с порога ударил в нос запах бензина. Тогда-то я и насторожился. Лужица возле камина. Лестница тоже полита бензином. Даже одеяло разило бензином. Старик лежал на боку, укрывшись с головой. Я позвал его, потом потянул одеяло и все увидел...
- Вы знали про топор?
- Все в доме знали про этот топор. Он всегда держал его рядом с кроватью.
- Он кого-то боялся?
- Отшучивался. Вот, говорил, захочу начать новую жизнь - тогда и пущу в ход топор. Всех родных порешу и босиком уйду странствовать по Руси... или по святым местам - грехи замаливать... Никто не воспринимал это всерьез. Считали - чудит старик.
- Вы не помните, когда вы убедились в смерти Андрея Григорьевича, топор был на месте?
- Я сразу спустился вниз, о топоре даже и не подумал... хотя, конечно, и должен был понять: раны-то колото-рубленые. Но - ни мысли. Только и думал, что кто-то меня опередил. Старик опередил - это, так сказать, объективно. Но кто-то ведь дождался, когда он уснет, - а сон у него чуткий, - когда все уснут... Ума не приложу - кто. Наверное, у него были враги в городе какие-нибудь конкуренты, бандюганы, но я ничего про это не знаю. И почему убийца не сжег флигель? Бензин разлил - и не поджег. Во флигеле всегда в закутке у входа стояла канистра с бензином, чтобы камин разжигать... Вы все?
Пряженцев накрыл ладонью свой стакан.
Байрон жадно хлебнул из горлышка, машинально как-то удивляясь, почему он до сих пор трезв. Ну почти трезв. Голова ясная, как утром после душа.
- У меня еще один вопрос: о сигнализации. Я уже разговаривал с Майей Михайловной, и она мне разобъяснила, что внешнюю сигнализацию - забор, ворота - вы давно отключили из-за частых поломок. Но внутренняя еще в рабочем состоянии. К этой внутренней системе подключен и флигель...
- Кнопка номер семь. Вернувшись от деда, я включил сигнализацию. Кнопки седьмая и третья. Таким образом, дом оказался заперт. То есть я хочу сказать, что снаружи уже никто не смог бы войти в него. Но все домашние знают, что в дождливую погоду сигнализация иногда барахлит... впрочем, не только в дождливую...
- А кто обычно разблокирует сигнализацию по утрам?
- Нила. Или мать - она тоже очень рано встает. Это делается одной кнопкой - нулевой. Нажимаешь - и сразу гаснут все двенадцать лампочек.
- Сегодня это сделала Майя Михайловна, которая утверждает, что, прежде чем она нажала нулевую кнопку, ни одна лампочка не горела.
- Я помню, что, когда нажал седьмую и третью, вроде бы загорелись две лампочки...
- Вроде бы? Судя по всему, вы с Андреем Григорьевичем крепко выпили...
- Было, было... Но насчет лампочек я что-то помню. Хотя... черт их знает, какие там загорелись, а какие погасли, когда я ковырялся в этом пульте... Я же вам говорю: в дождь она барахлит. Да и отношение у нас к ней, мягко говоря, привычно прохладное... горит, не горит - лишь бы кнопки включить. Просто потому, что дед требовал дисциплины... вот и все...
- То есть вы не можете определенно сказать, что сигнализация флигеля включилась?
Байрон пожал плечами.
Пряженцев вынул из папки листок бумаги, исписанный от руки.
- Вот акт проверки сигнализации. Специалисты установили, что она в порядке. Хотя пломбы и отсутствуют.
- Да туда лазили кому не лень!
- Вы читайте, читайте.
Байрон пробежал глазами текст. Посмотрел на Пряженцева.
- Байрон Григорьевич, - нарушил молчание прокурор, - а теперь сделайте милость, скажите, что бы вы сделали на моем месте?
- Байрон Григорьевич охотно вам ответит, - оскалился Тавлинский. - Я был последним (убийца не в счет), кто видел старика живым, и готов под этим подписаться. Я мог убить его топором, укрыть одеялом и спокойно покинуть флигель...
- А бензин?
- Просто передумал поджигать, - вот и все. И потом, пожар начался бы сразу и привлек бы внимание до того, как убийца скрылся бы. Та же Нила с ее плохим сном могла увидеть отсветы пламени и услышать мои шаги по черной лестнице. Да это и неважно. Главное: реальный подозреваемый - Байрон Тавлинский.
- Пока. Мы ведь обсуждаем лишь одну из версий. Подчеркиваю: одну из.
- Прямых улик нет...
- Пока, - снова уточнил прокурор, не поднимая взгляда от папки. - Да и реальный подозреваемый Тавлинский - лишь подозреваемый. Вы не хуже меня знаете, как иногда зыбка грань между свидетелем и подозреваемым. Лично я затрудняюсь... колеблюсь, точнее говоря...
- Между задержанием по подозрению в совершении убийства и подпиской о невыезде.
- Но ведь вы никуда и не собираетесь уезжать, правда? Через три дня похороны. На следующий день - оглашение завещания. А там и девятый день придет - надо ж проводить душу покойного, как в народе принято. Мне не хочется держать вас под стражей все это время.
- Да у вас и камеры для этого настоящей нет. Разве что милицейский клоповник...
- Так что давайте-ка сейчас составим бумаги, какие полагается...
- Подписка о невыезде?
- Подпишем, а потом я пойду докладывать о ходе расследования мэру, прокурору области и ждать дальнейших указаний. Паспорт у вас с собой?
Дорога к кладбищу вела через центр города, украшенный памятником Ленину и полукружьями стел с выбитыми на них именами шатовцев, павших на фронтах Великой Отечественной. Миновав площадь, Байрон сбросил скорость и углубился в хитросплетенье узких песчаных улочек, обсаженных березами и обставленных бревенчатыми домами с резными наличниками и палисадниками, роскошно багровевшими георгинами и пылавшими на солнце золотыми шарами. Над потемневшими от дождей высокими деревянными глухими заборами, калитки которых все как одна были украшены ржавыми табличками с надписью 'Злая собака', тянулись крашеные железные крыши с кирпичными дымовыми трубами и причудливыми конструкциями телевизионных антенн. Байрон притормозил перед развилкой - справа начиналась Генеральская улица, построенная немецкими военнопленными: двухэтажные домики-близнецы, в одном из которых и прошло его детство, - свернул налево - в конце улицы стояли сложенные из известняка кладбищенские ворота, увенчанные крестом, под которым вилась давно не подновлявшаяся надпись на старославянском языке - черные буквы с позолоченными титлами, сплетаясь, являли собой скорее произведение искусства, нежели осмысленное высказывание. На лавочке у ворот сидели две старухи в коричневых платках, с ведрами у ног. Проходя мимо, Байрон
