заулыбался, шутливо передразнил Скребыкина: — Ай, председатель! Уй-ю-юй какой хитрый!
— Ну вот и второго уговорил! — довольно засмеялся Плечев, пробарабанив пальцами маршевую дробь. — Иди к Кодарчану, обсудите, что вам нужно для промысла. Так, с тобой все ясно. Остается найти еще четырех охотников. Василий Петрович, ты Христофорова давно видел? Как у него со здоровьишком?..
От председателя Николай сразу направился к Кодарчану. Проговорив с ним до обеда и составив список необходимых для охоты вещей, они тотчас же принялись закупать продукты.
…В полночь небо наглухо запахнулось тучами, к утру густо повалил настоящий зимний снег с ветром. За сутки намело кругом сугробы высотой в пояс. Кого оставит равнодушным этот великолепный, сияющий волнами сугробов первый зимний день? Но особенно возбуждающе он действует на каюров и охотников- промысловиков. Каюры бросились ловить своих собак, которые весну и осень бродили где им вздумается, сами себе добывая корм. Закончилась их вольная праздная жизнь — пора приниматься за работу. Но не просто собрать каюру свой потик (упряжку), иные мудрые псы именно в этот волнующий для хозяина день обегают хозяйский дом далеко стороной — очень им не хочется впрягаться в алык и таскать всю зиму тяжелую нарту, скудно питаясь мерзлой кетой и юколой-аргисом, выслушивать сердитые окрики и ждать жгучего удара плетеным ремнем — уж лучше бегать по помойкам, но жить на свободе. Но куда спрячешься от человека? Все равно он добьется своего, не лаской, так коварством или терпением, — мясо в его руках так вкусно пахнет… И вот уже пальцы человека, ласково поглаживая соблазненного пса по голове, медленно перебираются ниже, ниже и вдруг жестко хватают его за загривок и ловко пристегивают широкий кожаный ошейник — прощай, свобода!
К вечеру из сотен разгуливающих собак остались на свободе либо негодные в упряжку, либо самые мудрые, но и им недолго гулять — голод подожмет, и они униженно подойдут к хозяевам. Бывают исключения: иная собака так и остается независимой, бегает от помойки к помойке, выучивается открывать лапой и зубами плотно прикрытые двери сеней и кладовок, тащит оттуда все, что ей попадается, — у кого посылку со свиным «материковским» салом, у кого мерзлую мальму, хранимую для струганины, или кусок сливочного масла, а если не отыщется в сенцах ничего подходящего, то не откажется она и от кружка замороженного молока или просто схватит с досады и унесет под крыльцо пустую какую-нибудь посудину или оставит ее на середине улицы. Такие собаки рано или поздно попадали под меткий ружейный выстрел.
С приходом зимы словно бы встрепенулся поселок: из дома в дом сновали люди, протаптывая в снегу тропинки, движения их стали энергичней — наверно, виной тому был звонкий молодой морозец. В разных концах поселка раздается разноголосый лай собак, позванивают цепи, добродушно покрикивают, поругиваются каюры, снимают с чердаков и с крыш рассохшиеся, расхлябанные, скрепленные ремешками нарты. У путевого каюра нет на нарте ни единого железного гвоздочка, все скреплено деревянными клиньями и крепкими, из нерпичьей кожи, ремешками — много ремешков на нарте, и все они за лето чуть- чуть усохли, ослабли, и надобно их развязать, подтянуть, а кое-какие и вовсе заменить. Кто не хочет возиться с ремешками, уже стучит, лупит молотком, забивая ржавые железные гвозди, кто-то меняет у нарты истончившийся полоз, кто-то пытается отремонтировать проржавевшую жестяную печку, кто-то осторожно развешивает проветриваться подопревший олений кукуль, стараясь его не трясти, ибо, если трясти кукуль или шкуру на улице, непременно накличешь пургу, а кому нужна в такой светлый радостный день пурга? Каюры готовятся в дальнюю зимнюю дорогу!
За два дня охотники получили необходимое охотничье снаряжение, увязали все мешки и теперь ожидали готовности каюров. Груз вначале планировалось разместить на четырех нартах, но вскоре Плечев одну упряжку отобрал:
— Хватит вам три нарты — лишнее не берите, оставьте.
— Да мы и так взяли только самое необходимое! — пробовал возражать Родников, но председатель и слушать не хотел, твердил свое:
— Не на свадьбу едете, хватит вам и трех нарт!
— Вот именно, не на свадьбу! На свадьбу можно и на одной нарте, а мы на работу едем на четыре месяца!
— Так вы что, одни у меня, что ли?! — не на шутку сердился Плечев. — Христофорова надо везти? Надо! Шумков тоже две нарты забрал, да еще на Иреть зверобоев отвезти. Все! Все! Все! Уходи, пожалуйста, от греха, пока еще одну нарту не отобрал.
По уговору с председателем каюры должны были забросить охотников на Маякан в бригаду Василия Ивановича. Там охотники должны взять четырнадцать ездовых оленей, пять нарт и дальше кочевать своим ходом.
Каюры обещали двинуться в путь на следующий день — в воскресенье. «Вот и хорошо! — удовлетворенно думал Родников. — Значит, завтра Стеша целый день будет дома, и я смогу заехать в любой момент. А в понедельник пришлось бы ехать к ней на работу, а там бабье глазеть начнет, суды-пересуды разные, мне-то наплевать на сплетниц, а ей работать с ними».
Воскресенье! Утро ясное, с морозцем, а на душе и тревожно, и радостно — так всегда бывает у него перед дальней кочевкой.
Кодарчан, сдержанно попрощавшись со своим многочисленным семейством, озабоченно проверяет ремни, связывающие груз, что-то отвечает своему каюру Попову, который уже сидит на нарте и сдерживает остолом нетерпеливо подпрыгивающих и взвизгивающих собак. Одна упряжка давно умчалась пробивать целик. Но вот Попов махнул рукой, приглашая сесть. Кодарчан сел, кивнув Родникову. Попов выдернул из- под копыла остол, нарта дернулась и стремительно заскользила в тундру.
Николай еще с утра предупредил Табакова о том, что ему по поручению Дарьи Степановны необходимо заехать к Стеше Фроловой и передать ей кое-что… Табаков, сдерживая собак, улыбается во все лицо, нетерпеливо поглядывая на Родникова:
— Ну что, Николай, не забыл поручение? Давай поторапливайся, а то, гляди, уведут твою соседку — молодежь теперь бойкая, не зевай!
В собачьей дохе, в собачьем малахае, в длинных, выше колен, торбасах, Табаков похож на мифического медведя с человеческим лицом.
Стеша оказалась дома. Увидев на пороге одетого по-походному Николая, она растерянно засуетилась по кухне, передвигая с места на место стулья, стала приглашать его попить горячего чая, хотя печь была только растоплена и чайник стоял холодный.
На улице перед окнами яростно и нетерпеливо залаяли упряжные собаки.
— Пора мне ехать, Стеша. — Николай взялся за дверную скобу. — Я на минутку только забежал — Кодарчан уже уехал…
Стеша подняла голову, пристально посмотрела ему в глаза, он выдержал взгляд, она смутилась и вновь опустила голову, но лицо ее теперь счастливо пылало.
— Пятого марта мой день рождения, — тихо проговорила она. — Если сможешь — приезжай, я буду ждать тебя.
— Хорошо, Стеша, спасибо, я постараюсь… я обязательно приеду. — Ему вдруг очень захотелось подойти к ней, обнять ее, крепко поцеловать в губы. — До свидания, Стеша, я приеду обязательно. — Он толкнул плечом дверь и выскочил на крыльцо.
— Поехали! Хэй-хэй! Вперед, субачки! Вперед! — весело вскричал Табаков и взмахнул остолом, хотя в этом не было необходимости — собаки, азартно взлаивая, мчались по широкой белой улице яростным галопом.
Обманывая себя, он словно бы ненароком оглянулся и увидел то, что желал, но не надеялся увидеть, — Стеша стояла на углу, где только что развернулась нарта, и махала рукой.
«Вышла все-таки… морозище такой, оделась бы хоть». Он почувствовал, как что-то теплое подкатило ему к самому сердцу и тихонько, осторожно сжало его.
Табаков тоже оглянулся, увидев девушку, помахал ей остолом, подтолкнул локтем смущенного седока:
— Хороша деваха, а? Смотри, добрый молодец, как бы к ней кто-нибудь под бочок не пристроился,
